Каннский и Венецианский фестивали, мокьюментари и постправда: номера 1/2 «Искусства кино»

«Братья Систерс»: Идиллия dentata

Кадр из фильма «Братья Систерс» © «Парадиз»

В РФ с 29 ноября идет в кинотеатрах неовестерн «Братья Систерс», картина в чисто американском жанре, которую снял в Испании не знающий английского француз Жак Одиар («Золотая пальмовая ветвь» за «Дипана»). На Венецианском фестивале картина удостоилась «Серебряного льва» за режиссуру. Публикуем большую рецензию на этот фильм авторства Вероники Хлебниковой, ранее опубликованную в номере 9/10 журнала «Искусство кино», в которой подробно разъясняются сходства и различия этого фильма с классическими вестернами.

«Леночка, будем мещанами!» (Тимур Кибиров)

Орегон, 1851 год, время, когда зубная щетка плясала в мужских руках реже, чем шестизарядный кольт, и, в отличие от кольта, требовала знакомства с инструкцией по применению. Зловещий Командор — кратчайшее камео Рутгера Хауэра — шлет подручных по следу алхимика Уорма, владеющего тайной золотого ключика. Впереди шпион-интеллигент Джон Моррис (Джейк Джилленхол), за ним — головорезы братья Систерс. Головорезы не обязательно душегубы. Братья по имени «Сёстры» свое дело знают, но без упоения: работа есть работа. Пожилые, по меркам Дикого Запада, то есть очень опасные братья в блюзовом ритме, иногда подгоняемом совершенной музыкой Александра Депла, продвигаются в сторону Калифорнии, следуя донесениям Морриса и препираясь, будто две неразлучные грузные старые девы на чертовой кухне.

Постепенно их лирический щебет девальвирует и без того робкие мужеские признаки вестерна. Это очень смешно, но Одиар и его оператор Бенуа Деби, снимавший «Необратимость» Гаспара Ноэ, здесь не ради веселой комедии, не ради постмодернистской иронии или двусмысленных шуток броманса и гендера на позитиве. Режиссер, остроумно заставивший урку ходить в офисСм. «Читай по губам», а тамильского «тигра» чинить лифтСм. «Дипан», вкручивать лампочки и быть старшим по подъезду, то есть затеплить свет там, где его отродясь не водилось, последовательно выступает могильщиком романтизма, закатывая его в горшок для герани, тазик из-под варенья, комод семислонья и бесконечно нейтральные средние планы главных героев.

У Жака Одиара седло вестерна вдруг трансформируется в старомодное кресло под клеткой с канарейкой и фикусом в окне. На родине такую метанойюПереосмысление жанра мог бы инициировать разве что Вуди Аллен. Но, на наше счастье, ей сопутствует не стариковское велеречивое брюзжание, а сухопарая элегантность Одиара, сообщающая комизму нелепых ситуаций пробирающий сквозняк. Когда братья въедут в Сан-Франциско, они среди чудес света увидят и лед, это чудо сверкнет у Одиара где-то четвертым планом, не в его манере мелочиться.

Первое явление Эли и Чарли Систерс обставлено максимально бескровно и броско: братская пальба в непроглядной тьме дозволяет судить о жесткости расправы лишь по огнестрельному стробоскопу. Буйный, проспиртованный Чарли валится с лошади по причине тяжкого похмелья. Подумывающий открыть лавку Эли норовит отравиться пауком или схватить инфаркт по причине деликатного сердца. Чарли и Эли выходят из салуна, Чарли и Эли сидят у костра, разряжают стволы в подручных кретинов мамаши Мэйфилд — енотов Мэйфилд, и за этой конвенциональной видимостью жанра, исторической подлинности и брутальности свершается революционное в таком контексте признание интимных мелочей мерой всех вещей. «Так далеко мы еще не заходили», — скажет Чарли, говоря об океане. «Между нами, ты имеешь в виду?» — не поймет его, целиком погруженный в родственные узы Эли. Вестерн едва ли не впервые заявляется на берег океана, попадает на перекресток, за которым виднеется следующий, а не соломенная равнина, входит в фешенебельный ресторан, где высокомерные официанты не опасаются быть застреленными. Вестерн впервые сталкивается с вопросом, а не открыть ли факторию, галантерейную лавку, вместо того чтобы стрелять в людей? «Нонсенс!» — отвечает он голосом Чарли Систерса.

Полные упреков и нежности, воркования, трогательной заботы и зуботычин сцены семейной жизни Эли и Чарли совершенно подминают под себя вовсе не лишенную бодрости фабулу. Вместе с подспудными переживаниями братьев — Чарли прибил отца, поднявшего руку на мать, Эли не может себе простить, что это выпало на долю беззащитного младшего брата, — вестерн и сам получает травму, как бы неуместно ни звучал этот термин в заданных обстоятельствах и особенно временах, но травму, как ни странно, животворящую. Вдохновенный, магический дуэт Джона Си Райли в роли Эли и Хоакина Феникса в роли Чарли разгоняет этот лирический мамблкор, эту грубую идиллию до интенсивности платоновских диалогов, до идеала.

Кадр из фильма «Братья Систерс» © «Парадиз»

Там, где братья Коэн в «Балладе Бастера Скраггса», другом венецианском лауреате, с висельным юмором разворачивают коней к большим универсальным категориям и дальше в метафизику, братья Систерс уходят бесславной и неприметной тропой от мировых просторов к интимности человеческого существования, в которой Одиару видится естественный и спасительный смысл нашего житья-бытья. Мировоззренческий вопрос, с какой стороны кровати спать, до сих пор не имел смысла в вестерне, но вот Эли Систерс, умытый солнечным светом, впервые в жизни подносит ко рту зубную щетку, осторожно проводит щетиной по деснам, блаженно принюхивается к своему дыханию, и нет ни анаэробных микробов, ни Дикого Запада с его гнилозубой романтикой.

Что касается родословной, фильм Одиара, пожалуй, ближе всего к переселенческому вестерну, поскольку братьям предстоит великое и непростое переселение в новую, мещанскую парадигму мирных будней, свежих полотенец, кроватей с медными шишечками, ходиками на стене и мамкиным подолом, за которыми Эли и Чарли Систерс, наконец, отчетливо разглядят стезю добродетели. Включенная Одиаром в фильм парабола о прогрессе и модернизации ведет в детство. Вечных детей Эли и Чарли, убившего отца и заменившего его равноценной фигурой Командора, чье место он намерен когда-нибудь занять, вытряхивает из дряхлого отцовского мира убийства, насилия, нечистоплотности, традиционно понимаемой как бесчувственное скотство «мужественности» в мир модерности, и это матриархатный мир, буквально — материнский кров.

Выстраданное братьями мещанское, в лучшем смысле этого слова, счастье было описано в русской литературе задолго до — Тимуром Кибировым как средство не поддаваться «клекоту злому», как осознание важности «метафизики влажной уборки», то есть служит тем же гигиеническим целям, что и зубная щетка, породнившая, кстати, Эли Систерса и Джона Морриса: «…Здесь, где каждая вшивая шавка хрипло поет под Высоцкого: «Ноги и челюсти быстры, мчимся на выстрел!» И, Господи, вот уже мчатся на выстрел, сами стреляют и режут… А мы будем квасить капусту, будем варенье варить из крыжовника в тазике медном, вкусную пенку снимая, назойливых ос отгоняя, пот утирая блаженный…»Тимур Кибиров, «Послание Ленке»

Классический вестерн пьянил «добрым старым временем» легенд, когда небо еще не раскололось, деревья были большими, а человек — свободным. У героев Одиара нет иллюзий относительно времени, которое им досталось, они внимают рассказам Уорма о новом «добром времени» утопической коммуны, истинно демократического общества без алчности, фаланстера социалиста ФурьеУтопическая модель общества, придуманная философом Шарлем Фурье, которое, как мы знаем, до сих пор не настало и не только для Далласа, куда устремлена особенно юмористическая в этом географическом пункте мечта Уорма. Те, кто алчет республики добра и света в Далласе, попросту не выживают. Ровно через десять лет после этих просветительских иллюминатских бесед и вовсе случится Гражданская война.

Слишком обаятельный, чтобы его застрелить, Херманн Кермит Уорм, изобретатель философского камня — способа добывать золото без кирки, силой чудодейственной химической смеси, получил у Одиара смуглую кожу метиса и дар менять людей, как в химической реакции. «Все мы изменимся, у нас просто нет выбора», — говорит он Эли, озабоченному душевным состоянием Чарли. И это лишь одно из многих отступлений режиссера от текста романа Патрика де Витта.

Моррис и Уорм образуют свой собственный братский орден. Ученый и литератор, спевшиеся на почве просвещения и тонких настроек, осуществляют примерно ту же модель отношений, что и в «Дипане» Одиара, где трое незнакомцев, не знавших семьи, вынуждены фиктивно объединиться, чтобы в конце концов сродниться, и подделка перестает быть таковой. Образование связей — лучший из коньков режиссера и драматурга Одиара, а камера Бенуа Деби выявляет способные к ним, валентные и тем драгоценные крупицы в человеческой породе, подобно тому как секретная смесь Уорма высвечивает на дне запруды золотую руду.

Одиар в его восьмом и первом англоязычном фильме сделал, скорее всего, совсем не то, что могла бы произвести на свет французская «новая волна», окажись Шаброль или Трюффо в Голливуде, но, по крайней мере, остался бы доволен Луи Деллюк, пионер французского киноавангарда, в экстазе признавший вестерны «истоками киноискусства, которые воспевают сильных и отважных людей, скачущих на удивительно красивых лошадях по каким-то необыкновенным местам». За исключением людей, ничего не изменилось, все по-прежнему «красиво» и «необыкновенно». С другой стороны, слова Уорма о неизбежности перемен буквально повторяют за одним из великих вестернов Сэма ПекинпыСм. «Соломенные псы»: «Так, как раньше, уже не будет».

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Safari