«Хрусталь»: Цель поездки — навсегда

«Купи сыр, маргарин, овощи, а главное — картошку», — повторяет Веле (Алина Насибуллина) мама, как заклинание. Картошки — главного белорусского бренда — диджейка Веля не купит: вместо продуктового она отправится в посольство и подаст на американскую визу. Цель поездки — особенная музыкальная культура города Чикаго и еще — свалить из Минска 1996-го, где «ничего никогда не изменится». На дискотеках «Белка-Стрелка Party», где Веля вместе с торчащим бойфрендом ставит хаус, на танцующих сверху вниз смотрят памятники вождям и героям войны: волевые подбородки, штыки. О них же мама Вели взвинченно рассказывает на экскурсиях туристам и школьникам: «Задача белорусских партизан состояла в создании невыносимых условий...» Война кончилась, невыносимые условия остались.

Но Минск 90-х, в который помещает действие своего фильма режиссер Дарья Жук, это не привычно серый восточноевропейский город, наоборот — это постсоветская раскраска: частичка рассыпавшейся в прах империи, населенная тенями обращенного в миф прошлого, расцвеченная редкими заграничными сокровищами: импортный шмот, сверкающая пудреница, аудиокассета. Правда, если в Минске Веле удается жить, почти не соприкасаясь с совком, в основном с помощью постоянно звучащей в наушниках музыки, — игнорировать мамины мотто «Жить нужно на родине», «Белоруссия — моя карма» и мечтать о воображаемом, выдуманном по чужим рассказам и журнальным вырезкам Чикаго, — то, оказавшись из-за путаницы с липовой справкой на визу в провинциальном городке Хрустальный, она узнает, от чего на самом деле уезжает.

«Хрусталь», названный так в честь городка, где зарплату выдают салатницами и фужерами, — оркестрован еле слышным волшебным позвякиванием. Так звенят подвески на люстрах, рюмки чокающихся, графины в сервантах и совсем уж бессмысленный и красивый (вопреки или благодаря своей бессмысленности) хрустальный лебедь. От советского благополучия остался только этот звон, нежный и по-муратовски странный. Бедность, отсутствие перспектив, культ бесконечной, никогда не кончающейся Великой Войны, нормализованное насилие, отсутствие уважения всех ко всем, и при этом — чистый хрустальный звон в саундтреке, отсветы и отражения в волшебных стеклах — делают наследующий «Облаку-рай» и «Маленькой Вере» «Хрусталь» похожим на сновидение, а не памфлет.

В ожидании звонка из посольства (указала выдуманное место работы на хрустальном заводе, написала чей-то телефон, долгая история) Веля проводит несколько дней с семьей, готовящейся к свадьбе, и быстро преодолевает путь от прекраснодушия к отрезвлению. Советский феминизм (женщина волочит на себе работу и дом, муж-пьяница не отсвечивает), советское милитари (тебя унижают, ты унижаешь), советский бизнес (глушить рыбу, ходить на завод с вместительной хозяйственной сумкой): почти удивительно, что в авторском взгляде совсем нет высокомерия, но нет в нем и попытки найти немного посконного очарования там, где нечего его искать. «Были правила, потом правила кончились, и привет», — говорит о крушении имперского мира недавно дембельнувшийся жених, для которого правила — это законы зоны. Интересно представить, где, в каком кабинете оказался этот жених 22 года спустя, сейчас.

Так вышло, что контекст, в котором выходит на экраны выдвинутый от Беларуси на «Оскар» «Хрусталь», выводит фильм с территории безопасного ретро в пространство актуального: в мир, где вечно идет закончившаяся семьдесят лет назад война, где тоскуют по правилам, где все чаще звучит «жить нужно только на родине» и где поблескивают украшающие улицы, лишь похожие на хрустальные, снежинки и цветы. Из чего их теперь делают, уже не поймешь.