Кельтская теорема: Валлийский «Пир» на костях

В далеком-далеком краю жили жадные-жадные люди. В черной-черной земле они бурили глубокие-глубокие скважины. И однажды, прекрасным солнечным днём, когда трава была особенно зеленой, а небо особенно голубым, под пение птиц и стрекот цикад они наконец-то добурились до собственной погибели.

Первое и самое очевидное, что можно сказать о «Пире», — это фильм на валлийском языке. По данным Википедии, этим языком сейчас владеет около полумиллиона человек, большая часть, очевидно, проживает в Уэльсе, но и там доля говорящих на нем не превышает 20%. Кино на валлийском снималось и раньше, «Пир» здесь не первопроходец, но это фильм, собравший самый богатый урожай международных фестивальных наград в истории валлийского кино. Кроме того, спустя месяц после интернет-релиза это безоговорочно и самая популярная валлийская картина.

Подпитывая подозрения о том, что в крупных городах Уэльса валлийский дух можно искать с таким же успехом, как в Петрозаводске карельский или в Ижевске удмуртский, режиссер переносит действие картины даже не в деревню, а в безлюдную долину меж лесов и холмов. Туда, будто по мановению волшебной палочки, был перенесен оборудованный по последнему слову техники дом — дача высокопоставленного чиновника, представляющего Уэльс в Лондоне. Вместе с ним в доме вся его семья — жена и двое сыновей; один — воплощение стереотипов о музыканте-наркомане, другой — о нарциссе-маньяке. Гвин, Гленда, Гуто, Гвейруд — внешне счастливая, а внутри абсолютно дисфункциональная семья.

То же самое можно сказать и о доме — комнаты из каталогов IKEA соединяются коридорами чуть ли не из отеля «Оверлук». Вместо стен — огромные окна в пол, снаружи каждый может увидеть, кто чем занимается, но смотреть будто бы и некому — семейство заглавных Г в этой глуши пребывает в полном одиночестве, вся слежка — исключительно друг за другом. Будто бы чувствуя невозможность полноценного существования в таком месте, братья даже общепринято «домашние» дела вроде игры на гитаре или занятий на велотренажере предпочитают совершать на свежем воздухе.

На вечер запланирован прием гостей, из города вызвана служанка Кади. И пусть она не хуже прочих изъясняется на валлийском, уже на уровне имени она принадлежит к «другим». Чем ближе вечер, тем более странно она себя ведет, то располагая, то отталкивая хозяйку дома.

Самое время сказать очевидное, «Пир» — это хоррор. Скорее слоубернер, чем что-либо другое, без джампскейров, зато с бесконечным нагнетанием тревоги. По-кубриковски центрированные кадры таят в себе нарушение симметрии, создающие ощущение, что что-то здесь не так — скоро расползающиеся трещины дойдут до края и все рухнет. Одновременно и недовольное, и испуганное лицо Аннес Элви, исполнительницы роли Кади, только усиливает это впечатление.

Все самое «земное», биографические детали жизней персонажей, не дающие фильму на первых порах укатиться в абстракцию, проговаривается встык, в минуты, когда кажется, будто именно сейчас наконец что-то произойдет. Но трещина скользит дальше, злобный взгляд, неловкая улыбка — напряжением здесь кормят большими ложками, главное — подойти сильно проголодавшимся.

Больше часа непрерывной игры на повышение — неподъемный груз для плеч дебютанта в полнометражном игровом кино Ли Хейвена Джонса, и он сам это прекрасно понимает, а потому время от времени грамотно избавляется от балласта излишнего символизма. Конечно, он не Кубрик и даже не Глейзер, если кто и успеет в это поверить, то пара удручающе однозначных сцен со злобными обжирающимися предпринимателями должна вернуть зрителя с небес на землю. Самый показательный момент, характеризующий и весь фильм в целом, — разговор о висящем в столовой абстракционистском полотне в духе позднего Кандинского. «Мне невероятно нравится, когда к нам приходят гости и начинают восхищаться этой картиной, рассказывая о том, что они в ней видят. А ведь это всего лишь карта местности», — говорит хозяйка дома. После этих слов все маски срываются, секреты пропадают, а вечер переходит в кроваво-терминальную стадию — иглы, топоры, битые стекла, всё пойдет как в дело, так и в тело. «Пир» — действительно всего лишь карта, но если бы все карты были такими, мир бы горя не знал.

Ли Хейвен Джонс создал неуютное, тихое, под стать Кади испуганно-недовольное, но при этом очень конкретное в своем посыле кино. Было бы наивно ждать, что сделанная на валлийском языке картина обойдется совсем без шпилек в адрес Британии. Уэльс в его нынешних границах никогда не был независимым государством, последние относительно самостоятельные королевства на его территории были завоеваны почти 700 лет назад. И хотя в этом свете любая попытка встать на одну ступень с Шотландией или уж тем более с Ирландией воспринимается как шутка, сам этот фильм — явное свидетельство того, что валлийская культура, несмотря ни на что, сохранна и жизнеспособна. Там, где многие «малые» кинематографии устроили бы аттракцион мифов о великих предках и рассказов о прекрасной сельской жизни сотни лет назад, Джонс взял на себя ответственность за растворение Уэльса «как он есть» в прозрачном воздухе, в шумящем лесу, в плодородной почве. Пусть никаких валлийцев уже практически не осталось, но их безымянные боги все еще живы и обязательно отомстят каждому, кто будет покушаться на эту землю.