Вамп-статус: глубинка и упырь в фильме «Мое сердце не будет биться, пока ты не прикажешь»

«Я однажды была в Майами в 90-х»,

— говорит Пэм (Кэти Престон), зарабатывающая секс-услугами в безликом придорожном мотеле.

— «Там совсем не так, как по телевизору. Жарко. Но можно целый день ходить раздетым».

Бородатый и потертый, как этот мотель, Дуайт (Патрик Фьюджит из «Изгоя») сидит на кровати топлесс и внимательно слушает. Он приходит к Пэм не столько за сексом, сколько за этими минутами тугого обмена фразами. Он предлагает ей убежать и уехать из этой дыры как можно дальше. Она говорит, что время истекло.

Дома Дуайта ждут сестра Джесси (Ингрид Шрэм) и брат Томас (Оуэн Кэмпбелл из «Очень темных времен»). Стоит рождественская елка, хотя за окном нет снега, полагающихся украшений и тем более праздничного духа. Томас болен, ему нужна человеческая кровь, чтобы протянуть еще одну ночь, а потом еще и еще. Он — хрупкий юноша с живыми глазами и болезненной улыбкой. Дуайт и Джесси изо всех сил поддерживают в нем жизнь. Она работает официанткой в местной забегаловке и держит дом в железном порядке; он подбирает на пикапе незнакомцев: их кровь Томас будет пить, их нехитрый скарб осядет в комнатах печального семейства, а одежда пойдет в комиссионку за пару мятых банкнот.

Полнометражный дебют Джонатана Куартаса зажат в кулаке уездной безнадеги. Подразнив свободой тревожных ночных пейзажей, камера переходит на близкую дистанцию, из-за чего сцена за сценой нарастает духота. В кадр редко влезают двое, панорам хватает лишь на глубокий вдох, интерьер дома депрессивно захламлен — куклами, тканью, прочим хламом; исключение — пустынная как морг кухня. Связь с реальностью разбавляет и обилие желтого — от ламп, теней, изможденных лиц и просто цвета стен.

Чтобы не называть хворь Томаса — так ли это важно? — Куартас делает его вампиром; тем, кто суток не продержится без крови и вдвойне жадно спешит жить, как любой тинейджер. Из упырских суперсил — горение на солнце, остальное — под большим вопросом. Томас слаб, Томас правда болен — кровопитие тут настолько символично, что он ни разу не покажет зубы. Хотя с иконографией вампирских фильмов «Мое сердце не будет биться…» работает плотно: кровное родство, тянущее последние соки из самых близких; чужой дом как монстр, подстерегающий на обочине; страх перед кровопийцами как воплощением болезней: от каталепсии до ВИЧ; вечность дана в неразличении времени — вот семейка и играет в «Угадай мелодию», определяя не название, а год выпуска; Дракула как угроза из-за границы заменен несчастным мексиканцем, чьи надежды на работу пошли прахом.

Жертвами трио становятся маргиналы, те, кого вряд ли хватятся: бездомные и иммигранты, секс-работницы и подростки-полусироты. Воспроизводя функционал нуклеарной семьи, Дуайт, Джесси и Томас держатся на плаву, не позволяют друг другу свалиться от отчаяния и безнадеги. В то же время — мешая поднять голову. Родство сковало их негласной клятвой: дело даже не в убийствах, которые уродливы, мучительны и съедают душу, а в заведомо обреченной конвертации часов двух жизней на поддержание одной. Только вместе Джесси и Дуайт могут продолжать этот гуманистический сизифов труд, поставлять мертвому — припарки, блюдце крови. Моральный выбор похлеще, чем во «Все прошло хорошо» Франсуа Озона.

Таков вампиризм в складках Солт-Лейк-Сити, где пить кровь совсем уж не богоугодно. И хотя Джонатан Куартас не указывает точную координату и тем более не поминает мормонов, дуализм Иисуса и Дракулы витает в воздухе (вечная жизнь в раю vs бессмертие во тьме). Отсюда вечное рождество, которое семейство празднует каждый месяц, не зная наверняка, доживет ли Томас до следующего. Название фильма — строчка из соул-хита 1960-х I Am Controlled By Your Love Хелены Смит. Ее звучание в стенах дома хоть как-то наполняет жизнью эту запечатленную типовую меланхолию. Доза хоррора, разгоняющего кровь драмы, дарит лишь инструментарий для более концентрированного и тактильного изображения мира. Подсказывает спасительное допущение, что тьма — это жанровая условность, а не реалии жизни. Что люди не так буквально питаются друг другом. Что на небе только и разговоров, что о море. А значит, есть где-то и море, и небо.