Десять лет прошло со дня премьеры «Начала» (в оригинале — Inception, «внедрение») Кристофера Нолана, скоро, когда кинотеатры в России вновь повсеместно откроются, фильм выйдет в повторный прокат, предваряя премьеру «Довода», новой работы британского режиссера. Егор Беликов разбирает картину, призывая в примеры для своих аналогий параметрическую архитектуру и глянцевые бортовые журналы, и в итоге вместе с Ноланом обнаруживает в центре этого фильма приятную пустоту.
Сегодня разгадывать секрет «Начала» бессмысленно — он полишинелевский. Вопреки всей своей криптографичности, которая является не более чем стилизацией под детективный триллер, этот фильм вовсе не нуждается в решении, как какая-нибудь олимпиадная задача по логике. Да, зрителю сразу кажется, будто в картине спрятана тайна, когда Нолан самодовольно начинает с пролога, категорически необъяснимого для человека, что смотрит фильм впервые, где Кобб (ДиКаприо), приходит в себя на берегу океана, разговаривает с неким давно ему знакомым стариком по имени Сайто (Кэн Ватанабэ) о неких туманностях. Потом нам, конечно, объяснят, что все это был лишь сон. Но к чему он снился? Откроем сонник.
«Начало» — главный фильм Нолана не потому, что он десять лет писал сценарий, не потому, что долго и упорно шел к осуществлению этого проекта. Нас как раз не должны впечатлить эти внешние признаки потенциального opus magnum, комплексной, сложноустроенной работы, к которой режиссера вела вся его карьера и биография. Напротив, как ни парадоксально, «Начало» — нолановский венец именно потому, что при кажущейся сложности, многослойности это всего лишь эталонная, выверенная реализация только одной нетривиальной идеи, которая по совместительству является и мотто самого Нолана. Но не будем выкладывать ее сразу — оставим пока этот волчок вращаться.
Полезно делать выводы о «Начале» именно на необходимой дистанции, спустя десятилетие после того, как мы увидели, чем закончился «Темный рыцарь» (в смысле, «Возрождением легенды»), как плакал МакКонахи в «Интерстелларе», как военная реальность расслаивала сама себя на три таймлайна, чтобы помочь спасти «наших ребят» в «Дюнкерке». К тому же уже по этим трем фильмам даже невнимательный исследователь может сделать вывод, что для Нолана время относительно (он все же режиссер, повелитель миров, в системах отсчета которых он и только он задает координату t), а значит, и к его фильмографии можно относиться весьма вольно — ретроспективно, анализируя прошлые картины, исходя из последовавших и/или предшествовавших.
Во-первых, в случае «Начала» Нолану не повезло с некоей конгениальной ролью наподобие той, что была у Хита Леджера, без которой «Темный рыцарь», сегодня это очевидно, не состоялся бы (и такую роль, конечно, нельзя было придумать предумышленно, просчитать, начертить, спрограммировать, по обыкновению Нолана, — на нее можно было только надеяться). По-хорошему, в фильме вообще нет индивидуальных артистических достижений — эту картину уклончиво хвалили за коллективную работу всего ансамбля. Вечный холостяк, обреченный на одиночество и только так счастливый ДиКаприо — в роли клинического семьянина Кобба — вроде бы тотальная промашка. Подчеркнуто асексуальная Эллен Пейдж — Ариадна, рассудительный архитектор (не стоит искать разгадку некоего кода в символических именах — это не более чем элементарная референсная терминология, наподобие той псевдопрофессиональной, которую выдумал для фильма Нолан — лимб, проекции, уровни, выброс, тотем и так далее). Том Харди — в костюме, что само по себе нелепо. Все члены команды от Джозефа Гордона-Левитта до Кэна Ватанабэ — не более чем очередные неояппи, оборотистые деловые люди. Ирландский аристократ Киллиан Мёрфи с его острыми чертами лица — разумеется, наследник миллиардов. Марион Котийяр в роли фантомной жены Кобба с диким взглядом и только в вечерних платьях — француженка в американском кино всегда будет роковухой, какая бы роль у нее ни была. В любом другом фильме это считалось бы ленивым кастингом, но здесь Нолан, кажется, нарочно подходит к вопросу чисто формально. Ведь в данном случае его герои — лишь сложносочиненные аргументы для стройных кинематографических выкладок.
Во-вторых, Нолан не стал обеспечивать себе страховку в виде предсказуемой жанровости, как это было в его «Бессоннице» и трилогии о Бэтмене. Да, в основе «Начала», конечно, формула фильма-ограбления, которую сам Нолан небезосновательно называл «безэмоциональной» и годами, пока переписывал сценарий, пытался имплантировать в нее достойный мотив для последнего преступления, которое ради любви совершает герой ДиКаприо. Главная жанровая деталь в данном случае — серьезный фокус на подготовительном периоде спецоперации, который проводится едва ли не более вдохновенно, чем сама афера. Но, кроме того, в бесконечных перелетах по разнообразным всемирным локациям заметны следы влияния бондианы (при этом полностью отринуты другие шпионские атрибуты и прочее тяжелое генетическое наследие неубиваемой британской франшизы, которая у Нолана наверняка в крови), затяжные экшен-сцены явно вдохновлены современными сверхскоростными боевиками, а котийяровская femme fatale явно гостья из нуара. В общем, если Нолан и аппроприирует приемы, придуманные до него, то сочетает он их как минимум в небанальной конфигурации.
В-третьих, наконец, как это ни парадоксально, в «Начале» на самом деле не найти классических нолановских обманок, трюков, которыми он обычно отвлекает от привычной стереотипности его моралей, — пользуясь арго иллюзионистов, почерпнутым из нолановского же «Престижа», это вторая часть любого фокуса, превращение. Скажем, таковы уже упомянутые кунштюки со временем. «Помни», если уж по-честному, — чрезмерно душещипательный псевдодетектив, примечательный разве что образцово исполненным сценарным этюдом по хронологическому перевороту сюжета. В «Интерстелларе» Нолан благодаря фокусам со временем, что бежит с разной скоростью в разных точках пространства, и скороспелой семейной драме, которую удается присочинить благодаря этому, лавирует, уворачиваясь от тяжелых и неизбежных в случае жанра научной фантастики самых главных вопросов о жизни, вселенной и всем таком. В «Дюнкерке» параллельные временные потоки — и вовсе лишь композиционное оправдание того, что суровое военное кино распалось на три почти независимые новеллы прямо у него в руках.
Если закрыть глаза на откровенно позерский пролог, сделанный ради кольцевой структуры, то окажется, что «Начало» устроено предельно прямолинейно, едва ли даже не предсказуемо сюжет продвигается по привычным актам — и ныряет в заботливо подставленный открытый финал. Сперва может запутать размытие границ между эпизодами, которые происходят в предположительной реальности и гипотетическом сновидении. Но это не маскировка и не попытка нагнать туману — напротив, совершенно умышленное решение: никакой разницы между явью и грезой Нолан не видит и наглядно демонстрирует это в открытом финале, который не нуждается в однозначной трактовке. Кроме того, смущают сны внутри снов во второй половине фильма, где Кобб с бандой совершают проникновение в чужое сознание, но для нашего удобства Нолан полностью проговорил их необходимость согласно внутренней мифологии фильма и синхронизировал все слои реальности по времени. Если бы в кино было бы уместно показать диаграмму или иную инфографику, которая бы пояснила происходящее, Нолан бы показал, несомненно.
Другими словами, у этого кино нет ни одной лишней степени свободы, ничто в нем не пущено на самотек, никакой самодеятельности или импровизации, его траектория предначертана заранее. И это на самом деле парадоксальный подход, учитывая, что в «Начале» Нолан впервые заходит на территорию сюрреалистичного, подсознательного — сон, а уж тем более метасон (греза внутри грезы, возгонка подсознательного, возведенного в куб), должны бы по идее поражать фантасмагоричностью, демонстрировать нам то, о чем мы бы и подумать не могли и что мы бы вместе с режиссером не могли бы предусмотреть. Но в этом и заключается ключевая особенность фильма: единственное, что входит в нолановский художественный допуск — рационализация человеческих сновидений. В «Начале» сон — это гиперреалистический опыт, где лишь незначительным деталям подсознания позволено быть сюрреалистичными. Кроме того, опыт этот более не индивидуален: бывшее ранее непознаваемое пространство размыкается и вмещает в себя другие сознания (о том, как конкретно это работает, Нолан благоразумно умалчивает — походя упоминается о некоем решающем все вопросы препарате сомнацине, и только).
Проще говоря, сон стал подчиним законам прагматики. А это значит, что в мире «Начала» каждый человек при должной сноровке может логически проанализировать свое подсознательное — или это могут сделать за вас (может, и не по вашему желанию, а вопреки вашему нежеланию) специально обученные люди. Существует вполне реальная изучаемая ныне психиатрами техника осознанного сновидения. Но демиург Нолан идет дальше. Из того факта, что все сны в его мире стали по-настоящему осознанными, режиссер скрупулезно проращивает целую систему: подпольную всемирную индустрию по защите умов от промышленного шпионажа во сне (почти что занятия по окклюменции и легилименции из «Гарри Поттера») и свойственные ей проблемы эмоционального выгорания, при которых специалист по сонным гастролям рискует перестать отличать явь от неяви — Кобб, собственно, весь фильм страдает от такого запущенного профессионального заболевания.
Превращая сон в экономическую единицу, Нолан одновременно с этим делает его пространство респектабельным. Это мир с фотографий в бортовых журналах (которые всегда оказываются красивее, чем место, куда ты сейчас летишь), мир параметрической архитектуры и представительских интерьеров. Даже в кенийской Момбасе, по версии «Начала», в целом не то чтобы ужасно и жить можно — и в местном аналоге опиумной курильни, где старики лежат вповалку под сомнацином и видят одни и те же сны, парадоксально уютно. Хотя Кению для репрезентации экзотической Африки Нолан выбирает как настоящий белый человек — все же по меркам беднейшего континента в Момбасе и правда почти Европа. Но даже сами сны, сконструированные Ариадной с нуля в чертогах разума, — не более чем очередные присутственные для олигархов места: большой небедный город, отдаленно похожий на Нью-Йорк или Чикаго, по которому герой Киллиана Мёрфи безразлично проносится на такси; фешенебельный ретроотель с гигантским лобби; наконец, гибрид горнолыжного курорта и секретной военной базы (надо думать, в эпоху ЧВК и то и другое заведение миллиардеры посещают нередко). И даже когнитивные завихрения, возникающие во снах из-за внешних вмешательств (других людей в твоей голове или физических помех, например турбулентности в самолете, где храпит сновидец) выглядят вполне фешенебельно: скажем, красивый, подходящий для обложки журнала Time протест ненастоящих людей, подсознательных проекций, бунтующих на улицах придуманного города. В общем, забронируйте себе уже сейчас комфортабельный VIP-сон по специальной привлекательной цене. Солидный Господь для солидных господ.
Наверное, для Нолана это действительно что-то очень личное. Как саркастически заметил Роман Волобуев:
«В общем, если договориться считать нолановский фильм не фантастикой, а автобиографической драмой о том, что у зануд даже сны скучные, — это вполне себе выдающееся произведение».
В интервью Нолан говорил, что если бы не кино, занялся бы архитектурой, и, надо думать, параметрической, той сверхсовременной, что стала доступна только благодаря новым возможностям профессиональных программ, где можно начертить то, что не получилось было бы просчитать на бумаге — криволинейная поэзия по уравнениям больших степеней. И понятно, что привлекает Нолана именно в зданиях: его фильмы — сами как грандиозные высчитанные строения, его режиссерский метод граничит со специфическим обсессивно-компульсивным расстройством.
Важнейшим для Нолана мотивом, который он бесконечно делегирует своим протагонистам, является мотив профессиональный. Героями его движет чувство вины за то, что они не выполнили некий долг — причем вовсе не святой, а банальная недоделка проекта и провал дедлайна, прямо как неврозы у тех же яппи. Бэтмен все никак не может защитить Готэм, детектив Дормер в «Бессоннице» — довести дело до конца. Приводя героев к практической невозможности самореализации, Нолан таким образом реализуется сам — за их счет. Впрочем, если мы припишем режиссеру тот же комплекс вечной неудовлетворенности, мы все излишне упростим. Правильнее было бы рассматривать «Начало» как апофеоз авторских размышлений в кино о кино, где проводится аналогия между съемочной командой по одну сторону экрана и бандой ментальных заговорщиков — по другую. Всех зрителей — и нас, и вымышленного — персонажа Киллиана Мёрфи — стремятся заразить некоей идеей.
Если продолжить аналогию о том, что кино для Нолана — это некая умозрительная комплексная конструкция, то Ариадна, архитектор снов в фильме, — альтер эго режиссера. Обстоятельная строительница фантомных лабиринтов из невозможных, но незаметных во сне парадоксов вплоть до финала сопровождает Кобба к его катарсису, после чего скромно удаляется. Точно так же и Нолан — собирает свою самую отчаянную, зубодробительную жанровую симфонию из сложнейших элементов. Чего стоит только гравитационная головоломка на втором уровне взлома чужого разума, где Гордон-Левитт сооружает вязанки из тел уснувших коллег, загружает их в лифт опустевшего отеля и устраивает целую систему реактивного движения благодаря взрывчатке, чтобы соблюсти правила корректного выхода из многоступенчатых галлюцинаций, — этот момент ощущается как самый вдохновенный из всех.
На самом деле режиссер ведь уже однажды снимал «Начало». Тогда у него не было денег на зрелищный, нарисованный на компьютере пространственный заворот мегаполисных кишок, который Ариадна, демонстрируя свои способности Коббу в качестве резюме, производит в первом акте «Начала». Картина «Преследование» уже не метафорически, а фактически соответствовала жанру фильма-ограбления. Тогда это было что-то вроде ранних работ Захи Хадид: вынужденная красота простоты. Вновь кино, которое формально можно приписать к неонуару и другим жанрам, — о грабителях, нуждающихся в чем-то большем, чем просто материальная контрибуция.
Вывод из всего вышесказанного. Напомним, границы между снами и реальностью в «Начале» совершенно нет, как, видимо, в нашей аналогии нет и не должно быть границы между кинематографом и реальностью для самого Нолана. И там, где Ариадна отходит от сюжета в пользу вечных семейных ценностей и трагедии Кобба, который потерял семью и жену, потому что сгорел вместе с ней на работе (раскрытие этого конфликта, мягко говоря, не требовало строительства подобных ментальных небоскребов, такие тихие личные драмы обычно встречаются в кинематографе более камерном), от собственного законченного киноздания отходит и Нолан, который вдруг обнаруживает для себя впечатляющую глянцевую пустоту там, где пытается найти начало всех начал, где собирался произвести inception, идейное проникновение в свой же разум. Выходит, тот положительный вывод, который для себя делает режиссер в «Начале», прост, но позитивен: кино достойно времени и усилий, потраченных на его строительство, хотя бы потому, что таким образом, трудолюбиво укладывая логические рассуждения в аудиовизуальные фундаменты, Нолан успокоительно упорядочивает для себя хаос в собственной голове. Вот почему этот фильм, саморазоблачительный, но одновременно с этим снимающий со вдохновенного педанта Нолана все обвинения в межеумочности, является для режиссера ключевым: он впервые не прячется за жанр, не строит себе апологий в виде передраматизаций, лишь честно и упорно трудится, зная заранее, что это ни к чему не приведет.
На момент релиза критики аккуратно и даже, пожалуй, слишком вежливо писали, что «Начало» — обманка, лишь идентичное натуральному осознанное сновидение, внедренное под видом образцового боевика, но не являющееся таковым; фильм, который благодаря искусной стилизации-драпировке создает впечатление большее, чем должен был бы. Пожалуй, так оно и есть, другой вопрос, что это и есть единственная возможная цель, выполнимая для Нолана как кинематографиста и как архитектора экранных сновидений. Напомним, параметрическая архитектура — это не только визуализация полета мысли посредством компьютерного моделирования невозможных в жизни объектов. Эти здания не остаются лишь на бумаге, а воплощаются в жизнь потому, что инженеры продумывают все конструктивные детали и коммуникации, заранее прокладывают по криволинейным стенам электрические провода и канализационные трубы. Нолан не стесняется заниматься всеми этими жанровыми стилизациями и экшен-фокусами точно так же, как архитекторы — жилищной коммуналкой, потому что знает — именно в этом, а не в высокопарных выводах о судьбах человечества и заключается главное кинематографическое удовольствие от созидания. Возможно, и будущий «Довод» окажется нелишним доводом в пользу вышеприведенного продолжительного туманного размышления.
К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:
Google Chrome Firefox Safari