Граница — ключ: ковид, психоз и квартирный вопрос в тайваньской драме «Падение»

7:30. Март 2020-го, Тайбэй. Весь город ходит в масках, опасаясь распространяющегося коронавируса. Даже высотное здание, в котором живут Пин-Вэн (Алисса Чиа) и ее дочь Сяо Джин (Джингл Ван), натянуло на себя защиту в виде строительных лесов под синей сеткой. Под аккомпанемент миролюбивых щипков мелодии Лу Лумина камера выдерживает с городом социальную дистанцию — и даже портретируя героев не будет приближаться слишком близко, предпочитая эффектно вписывать фигуры в интерьер из стекла и хлама.

Этим утром Пин-Вэн, как обычно, будет спешить на работу, а Сяо Джин неохотно плестись в школу для девочек, где заканчивает выпускной 12-й класс. Они немного повздорят в машине, отделяющей их от дыхания большого города; дочь выставит колючую заслонку из молчания и пассивно-агрессивных реплик. Рутина споткнется через один, два, три…

В школе у одноклассницы Сяо Джин, сидящей прямо за ней, — положительный тест, всю группу отправляют по домам, на двухнедельный карантин. Руководство международной фирмы, где Пин-Вэн трудится уже 12 лет, посоветует ей провести это время с дочерью, а не на собрании о том, как сильно урезать всем зарплаты в связи с первыми препандемическими издержками.

Дальше повторится сценарий «Сияния»: совместное заточение не укрепит семейные узы, а лишь сильнее разрушит подобие стабильности. Сяо Джин отрастит еще пару слоев защиты, запираясь в комнате и затыкая уши музыкой; Пин-Вэн, для которой мир, как мы его знали, подходит к концу, начнет видеть тревожные знаки и в последнюю ночь карантина бросится под ливень искать якобы сбежавшую дочь. На самом деле это выпускнице придется разыскивать мать: коронавирус, стресс или просто время разрушат когнитивные связи, доведя ее до психоза.

Это стартовые 15 минут «Падения», отделилась первая ступень. Перечислив многочисленные кордоны, которые возникают между людьми XXI века на пороге пандемии в тайваньском мегаполисе и обществе, Чун Мунхун берет курс на сближение матери и дочери, привыкших ни о чем не говорить. Например, о том, что зарплаты урезаны, а ипотека и квартплата просрочены на три месяца. О том, что отец, ушедший из семьи три года назад, вряд ли вернется, пускай по квартире до сих пор расставлены его пластинки и книги. О том, что будущее туманно и пугающе, и быть матерью-одиночкой с совершеннолетней дочерью так же тревожно, как решить после школы, чего ты в этой жизни хочешь, признать, что брачная история оказалась фантомом, а дорогая машина и квартира в престижном районе — жизнь взаймы, выпивающая все соки.

Пока Пин-Вэн исследует шов между явью и мороком, голосом разума и коварным шепотом психоза, Сяо Джин пересекает границу взросления, сама идет в банк и учится видеть в матери не соцпакет и будильник с убером, а столь же ранимого человека. Не требовать от нее «здравого смысла», жестоко развенчивая фантазию о воскрешении брака, но защищать от прямой или неявной угрозы. Даже если для этого придется помаршировать босиком по бетонному полу с шваброй на плечо. Ритуалы рутины, работы и общения — это те же игры, просто запрещающие индивидуальность.

Ее-то в себе и начнет открывать Пин-Вэн, осознав, что игра по правилам может вести к поражению. Не спасти от пандемии, разочарований, хвори, хамства. Унификация — это древнейшая из (анти)утопий: неслучайно в углу квартиры пылится постер «Метрополиса», разрушавшего Вавилонскую башню индустриальной эпохи. Другая живописная деталь — «Скаковые лошади» Дега, ставшие синими от концентрации сплина. Импрессионист, объясняет Пин-Вэн соседка по палате в лечебнице, пошел наперекор спешившим жить современникам. Заставил шевелиться не глаз, но разум: куда направляются лошади, откуда — и всякое в том же экзистенциальном духе.

«Все мы переживали боль в прошлом. Разница лишь в силе этой боли»,

— замечает новый начальник Пин-Вэн, неказистый дяденька в крупных очках (Чэнь Ивэнь). Сяо Джин будет над ним посмеиваться, но внешность, ясен пень, обманчива. Еще одно заграждение между человеком и человеком. Первое, конечно, деньги: падает в цене и квартира после пожара, и социальный статус семейства — и пелена, что это хоть сколько-то важно.

В «Нелюбви» Андрея Звягинцева скрепы зомбоящика сплавлялись с бесчувствием вынужденного родства, констатируя, что в конце тоннеля — только костюм Bosco. Чун Мунхун видит в проклятии «квартирного вопроса» не капкан, но возможность: сбросить ожидания, свои и общества, не закрыться на засов от окружающих, а распахнуть двери восприятия. Пин-Вэн преследует звук водопада (тот самый Falls), но не как мечта о параллельной жизни, местах, где мы не будем никогда.

Это грохот фатума, как в румынской драме «Поророка» (2018), названной в честь аномально высоких волн Амазонии. Страх, что Сяо Джин настигнет все то же: ипотека, развод, психоз, ковид. Что-то, конечно, настигнет, но она уже не останется с этим катаклизмом наедине. Вавилон не без добрых людей.