Последний лишний человек: «Фабиан — полет в пропасть» Доминика Графа

Действие «Фабиана» начинается в современном Берлине. Камера медленно скользит под землю, в вестибюль станции метро Heidelberger Platz. Там царит обычная городская суета. Кто-то смотрит в мобильный телефон, кто-то катит свой самокат, кто-то несет в руках бумажный пакет со свежей выпечкой. Из вагона вываливается группа школьников с рюкзаками. Женщина с коляской заходит в лифт. Проплыв через весь вестибюль, зритель вынырнет из него уже в другом времени. У пассажиров появятся шляпы и шляпки, на стене мелькнет свастика. Добро пожаловать в 1931 год, в эпоху заката Веймарской республики.

Якоб Фабиан (Том Шиллинг) мечтает писать романы, но вместо этого сочиняет рекламные тексты для табачной фабрики. Зарплаты хватает и на комнату в приличном пансионе, и на ночные походы по злачным заведениям. Берлин бурлит. Со сцены кабаре еще позволено шутить политические шутки, сексуальное поведение граждан еще не является объектом государственного контроля. Штефан Лабуде (Альбрехт Шух), наследник богатого семейства и лучший друг Якоба, еще может читать лекции о социальной справедливости, цитируя Лессинга. До того как всему этому придет конец, Фабиан успеет встретить главную любовь своей жизни — начинающую актрису Корнелию (Саския Розендаль), которая стажируется в юридическом отделе киностудии, но не теряет надежды попасть в кадр.

До недавних пор в немецком историческом кино безотказно работала формула Nazi oder Stasi («Нацисты или Штази»). В разных вариациях исследовались либо преступления нацистской Германии, либо сюжеты из ГДР, причем во вторых важнейшее место отводилось сотрудникам Министерства госбезопасности. Особо ловкие режиссеры вроде Флориана Хенкеля фон Доннерсмарка, создателя монументальной драмы «Работа без авторства», умудрялись совместить обе темы. Однако в последние годы фокус сместился на более ранний исторический период. Немецкие кинематографисты, явно озабоченные ростом правых настроений в стране, обратили свой взор на Веймарскую республику, павшую после прихода к власти Адольфа Гитлера.

В 2017 году Том Тыквер, Ахим фон Боррис и Хендрик Хендлегтен запустили грандиозный детективный сериал «Вавилон-Берлин», ставший флагманом немецкой сериальной индустрии. В 2020 году режиссер Бурхан Курбани экранизировал модернистский роман Альфреда Дёблина «Берлин, Александерплац» и провел прямую параллель между нынешней Германией и Веймарской республикой: в его версии действие разворачивалось в Берлине конца 2010-х, а главным героем был назначен беженец из Гвинеи-Бисау. В это же время Доминик Граф, 69-летний мэтр немецкого кино и телевидения, взялся за книгу другого писателя из той же эпохи. Сценарий «Фабиана» основан на одноименном романе Эриха Кестнера, в России больше известного своими произведениями для детей.

Поразительно, что Граф, самый старший из этой группы режиссеров, оказался в ней главным экспериментатором и главным визуальным радикалом. «Фабиан» совершенно не похож на аккуратные глянцевые драмы, которые Германия так любит выдвигать на соискание премии «Оскар». К черту послано все: историческая достоверность, точность костюмов, строгость ритма, единство выразительных средств.

Первый час (а всего их три) выглядит так, будто кто-то запустил в наложении несколько фильмов одновременно. Цветные кадры сменяются черно-белой хроникой, экран расщепляется на две, три, четыре части. Реплики персонажей сливаются в вавилонском многоголосии, резкие монтажные склейки едва позволяют разглядеть происходящее. Газетная статья из криминального раздела, которую Фабиан зачитывает хозяйке пансиона, экранизирована в виде изящной джалло-короткометражки. Появление продюсера со студии «Бабельсберг», покровителя Корнелии, обставлено в духе немого кино — с музыкой тапера и пояснительным текстом. То тут то там вылезают анахронизмы. «Сорри», — бросает вдруг в качестве извинения героиня из 1931 года. Она же надевает на загородные посиделки обтягивающую белую майку из массмаркета и короткие полосатые шорты. В состоянии расхристанности находится даже закадровый рассказчик, который обращается к публике то мужским, то женским голосом.

Кинематографичность романа Кестнера отмечали уже современники писателя, но «Фабиан» Графа вдохновляется и другими источниками — например, все тем же «Берлин, Александерплац». Альфред Дёблин исполнял в нем симфонию большого города, используя похожий набор инструментов. Он жонглировал разными стилями, имитировал поток сознания, искусно переплетал смачные уличные выражения с отрывками из рекламных объявлений и библейскими цитатами. Граф фактически делает то же самое, но только в кино. Внимательные зрители, впрочем, легко заметят, что где-то на исходе второго часа ритм фильма успокаивается, полиэкран исчезает, городской гам уступает место выверенным диалогам. И это не у режиссера закончились идеи, это надвигающаяся эпоха, которая уже стучит черными сапогами по берлинской брусчатке, постепенно вымывает из мира, в котором живут персонажи, все многообразие, всю яркость, весь пьянящий бардак. Скоро сюда придет новый порядок, и он потребует единства формы во всех смыслах этого слова.

Современный немецкий кинематограф, по понятным причинам одержимый трагедиями XX века, в большинстве случаев видит свою задачу в том, чтобы взять зрителя за руку и отправиться с ним в прошлое. Фильмы как будто должны заменить машину времени: мы не знаем, как оно было тогда, но можем попытаться это воссоздать, чтобы извлечь урок на будущее. «Фабиан» устроен совершенно по-другому. Он движется в противоположном направлении. Не сидящие у экрана перемещаются на 90 лет назад и рассматривают красивые картинки, а 1931 год образует воронку, закручивается убийственной силы смерчем и движется все дальше и дальше по временной шкале, неожиданно прорываясь в настоящее. Когда герои, выходя из дома, замирают перед «камнями преткновения» — золотистыми булыжниками, на которых высечены имена когда-то живших в этом месте жертв нацизма, — «тогда» и «сейчас» сходятся в одной точке и вообще перестают различаться.

Этот же вихрь смахивает библиотечную пыль с фигуры главного героя — маленького человека, попавшего в историческую пересменку и не владеющего собственной судьбой. Его полет в пропасть начнется с банального увольнения и нагло украденной прямо изо рта сигареты, а закончится потерянной жизнью: тот, кто так и не научился плавать, пойдет ко дну вместе со старым миром. Тут Граф снова расходится с большинством немецких коллег, которые, рассказывая истории из прошлого, почти всегда оказываются заворожены психологией масс, а не особенностями конкретной личности. Герои интересны им только как слепки своего времени. Но Фабиан в блистательном исполнении Тома Шиллинга — не литературный муляж и не музейный экспонат. В каждом его движении, в каждой реплике, в каждом взгляде на любимую Корнелию — больше убедительности и правдоподобия, чем в любой социальной драме о дне сегодняшнем. Это не мы навещаем его в Берлине 1931 года. Это он запрыгивает к нам в наш не менее странный и суматошный 2021-й.