Соблазнить эпоху: место «Шерлока Холмса» Гая Ричи среди экранизаций Конан Дойла

Многочисленных поклонников английского режиссера Гая Ричи его голливудский дебют не разочаровал — к январю 2010 года сборы фильма составили $235 миллионов. Профессиональных критиков он оставил в состоянии созерцательного равнодушия. 68 % из 184 первых рецензий интернет-портал «Гнилые помидоры» засчитал как одобрительные, но они большей частью только констатируют: «Это должно понравиться современным любителям лихорадочного действия...», «Мистер Ричи всегда стремился быть главным образом прикольным — снимать прикольные фильмы про прикольных ребят в прикольной обстановке. С этой точки зрения «Шерлок Холмс» вполне приколен...» Кого такое зрелище по-настоящему озадачивает, отчасти печалит, призывая к анализу не только зрительскому, но историческому, социальному, идеологическому, так это настоящих «шерлокианцев», знатоков, исследователей и любителей эпопеи сэра Артура Конан Дойла о гениальном частном сыщике-консультанте.

«...Если мне пришлось раскрыть здесь всю правду о егоВ данном случае профессора Мориарти. — А.А. преступной деятельности, это вызвано теми недобросовестными защитниками, которые пытались обелить его память нападками на человека, которого я всегда буду считать самым благородным и самым мудрым из всех известных мне людей».

Так заканчивает доктор Ватсон рассказ «Последнее дело Холмса», где сообщается о гибели — как впоследствии оказалось, мнимой — его знаменитого друга. Все современники безутешного доктора единодушно разделили его взгляд на мудрого, благородного Холмса. Четыре повести и 56 рассказов о том, как отважная пара охраняла подданных Британской империи, весь законопослушный мир от мира преступного на протяжении 43 лет, с 1881-го («Этюд в багровых тонах») до Первой мировой войны («Его прощальный поклон»), вызвали такой горячий отклик в сердцах добропорядочных граждан, какого, пожалуй, больше не знал рациональный век. Широко известны примеры этого энтузиазма: королева Виктория в частной телеграмме Конан Дойлу после «Последнего дела...» выражает уверенность: смерть мистера Холмса — лишь ловкий трюк, которым он воспользовался, чтобы обмануть своих врагов. Документальных подтверждений, кроме намеков сэра Артура, этому, правда, нет, но в любом случае давление издателей довершило дело. Очереди за свежими номерами журнала «Стрэнд», где печаталась шерлокиана, клубились с вечера и в докерских районах, и в Сити.

Первая — одноминутная — экранизация холмсовских приключений состоялась в 1900 году, когда в мире было снято ровно пять игровых лент (фильм Ричи, согласно Книге рекордов Гиннесса, 211-й по счету).

Чаще, чем о Холмсе, ни о ком кино не снималось. После смерти «отца Холмса» другому его сыну, вполне реальному генералу Адриану Конан Дойлу и еще десятку писателей (среди них — Джон Диксон Карр, Эллери Куин) буквально пришлось продолжать серию. Получалось, конечно, гораздо бледнее, и к тому же время действий Холмса расширилось настолько, что он защищал английский закон до неправдоподобно глубокой старости...

Как бы там ни было, уже при жизни Конан Дойла сыщик-ученый, сыщик-гуманист, сыщик-патриот, как водится, вышел из-под авторского контроля и стал достоянием масс и даже — собственностью общества. Вся эта полуанекдотическая популярность сделала выдуманную фигуру Холмса одним из главных столпов господствующего рационального сознания. Точнее, она стала его гербом — из-за простоты и некоторого схематизма самого образа. А еще точнее, наоборот, — они-то сверхпопулярность и упрочили; всякие идеологии нуждаются в ясных символах: медальный профиль, трубка, скрипка, для разбавки — кокаин как дань модному декадансу, холодный разум, неприятие женщин как условных носительниц хаотического начала, неприятие страстей, пристрастие к боксу, искусству (например, классической опере).

Все это прекрасно вписывалось в формат эпохи и представляло ее идеалы.

Стоит вспомнить постулаты и интересы массовой культуры конца XIX века, не потрясенной кровавым абсурдом века ХХ. В мире царят культ науки и безграничное доверие к ней. Даже метафизические, религиозные проблемы она разрешает методами Ренана или Огюста Конта. Мир верит в технический прогресс: Жюль Верн и его эпигоны — кумиры публики. Военные успехи — в рамках приемлемых представлений о добре и зле — еще не вызывают ужаса. Среди главных развлечений тысяч зрителей — к примеру, шахматные состязания. Разумное управление земным шаром, по всеобщему убеждению, ведет к процветанию, а за пультом этого управления — несравненная Британская империя, «универсальное агентство добра» (выражение Сесила Родса). В Лондоне ровно и ритмично стучит политэкономическое сердце мира. А на Бейкер-стрит, 221-б живет и работает на благо человечества мозг этого мира. «Все хорошо, и Бог на небесах» (Альфред Теннисон).

Роль проводника бессмертных образов Холмса и Ватсона по дальнейшим эпохам выпала на долю их ровесника, кинематографа. Абсолютный рекорд экранизаций не случаен: рассказы Дойла — идеальная сценарная основа. Характеры — математически выверены, составлены из аккуратно перечисленного, структурированного набора черт мастера и подмастерья, героя и летописца, ментора и ученика. Можно выбирать, усиливать, шаржировать, пародировать любую грань этого «дуалистического механизма» — в зависимости от режиссерских интересов, предпочтений.

Что, собственно говоря, и делалось. Экспериментальные, шокирующие и, конечно, респектабельные «академические» варианты сменяли друг друга бесперебойно все 110 лет. За это время 75 артистам, насколько удалось сосчитать, доставалась на экране классическая роль. Портретный облик великого детектива для западной публики всю первую половину ХХ века представлял Бэзил Рэтбоун (начиная с «Приключений Шерлока Холмса», США, 1939), более всего демонстрировавший холмсовскую энергию и скорость мышления; Ватсон — Найджел Брюс — наглядно за ним «не поспевал». В 1960–1970-е эта роль перешла к Джереми Брэтту («Приключения Шерлока Холмса», Великобритания, 1984–1993), который напирал на артистизм, перепады настроения, озарения и вообще на внутреннюю жизнь персонажа. Случались и забавные курьезы, вроде голливудской комедии «Без единой улики» (1988), где Майкл Кейн сыграл артиста, нанятого на роль Холмса Ватсоном, который, собственно, и раскрывает все преступления. Есть Холмсы — гомосексуалисты, Холмсы — аниме, Холмсы для детей младшего школьного возраста, Холмсы-недотепы (Бастер Китон). Значительную часть, разумеется, составляют сериалы (Роберт Дауни — младший, Холмс Гая Ричи, просматривал перед съемками самый хрестоматийный из них — с Джереми Брэттом).

Наконец, мировая шерлокиана знает еще одно примечательное, если не уникальное, явление. Довольно широкую известность в англосаксонском мире приобрели советские «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона», снятые Игорем Масленниковым. Международное общество Конан Дойла признало Василия Ливанова лучшим Холмсом за всю историю кино. Елизавета II пожаловала артиста званием почетного члена ордена той самой Империи, которую так блестяще представлял его герой.

На первый взгляд это очень странно, поскольку Ливанов никак не похож на английского джентльмена викторианской эпохи, да и авторы фильма имели о ней приблизительное представление. Я ни слова дурного не хочу сказать об их художественной добросовестности — просто дух этот советским людям 80-х был недоступен. Зато идейное и интеллектуальное нутро эпопеи нашими кинематографистами шаржировано с мягчайшей иронией — действительно, почти в британском стиле. Вероятно, им, тоже жителям империи на излете, бессознательно близок оказался победительный пафос подвигов Холмса, его имманентное пристрастие к устоям и традициям, его мужское начало. Другое дело, что воспроизводить все это абсолютно серьезно, как у Дойла, было уже невозможно. В результате акценты расставились вполне уместно — все тот же профиль на «финальной странице» каждой серии, торжественная до улыбки музыка Владимира Дашкевича по мотивам темы Папагено из «Волшебной флейты» Моцарта — этакий марш одиноких рыцарей правопорядка. Симпатичный и, в общем, безопасный призрак классической Британии на советском телеэкране.

А вот чистокровный современный британец 1968 года рождения Гай Стюарт Ричи, в детстве засыпавший под радиотрансляции «Записок о Шерлоке Холмсе», ходивший по одним мостовым с детективом, видевший его состарившихся возможных клиентов («фанаты» рассчитали, что как минимум в 1930 году Холмс был еще жив и здоров), знающий не по книгам толк в джентльменстве (отчим Ричи — сэр Майкл Лейтон, глава старинного валлийского рода), должен был почувствовать пластику, образ жизни и быт викторианских персонажей. Поэтому и глядя на Дауни-младшего в (якобы) хорошо знакомой нам роли, можно вспомнить о том, что же в нашем расхожем восприятии Холмса отсутствует.

Многие ли из читателей и зрителей-соотечественников отдают себе отчет в том, что сыщик был отчасти француз (как минимум на четверть — его бабка названа сестрой художника-баталиста Ораса Верне), отчасти ирландец (имена «Шерлок» и «Майкрофт» — ирландские), обладал неустойчивым взрывным темпераментом, показывал карточные и прочие фокусы, перевоплощался во все возможные народные типажи, носил стилет в полом теле трости, а также вычурную «оленью» охотничью шляпу посреди Лондона? Ни одна из этих деталей в новом «Шерлоке Холмсе» не цитируется, но они сразу всплывают в памяти при виде экстравагантного подвижного господина на экране. Многие ли, представляя себе военного хирурга Ватсона, учитывают, что он много лет вел лагерную жизнь в колониях, участвовал в сражениях, оперировал на поле боя и сам ходил в атаки? Мог ли этот сугубо киплинговский персонаж быть тем добродушным простофилей, каким обычно нам видится? У Конан Дойла он совсем не таков, а, скорее, порывист, подозрителен и резок, хотя, конечно, не так сообразителен и не доминирует над своим другом так, как герой Джуда Лоу. Кроме того, в наших глазах и доктор, и тем более детектив — довольно асексуальны, что опять-таки не соответствует авторскому слову. Холмс, правда (и весьма театрально), чурается всякого романтического общения, но это не значит, что он не попадает в романтически окрашенные ситуации. Любовь Ватсона, окончившаяся женитьбой, и вовсе — один из движущих мотивов сюжета в «Знаке четырех». Но ни эта любовь, ни ее объект — Мэри Морстен — не имеют ничего общего с тем, что показано в фильме.

Все это так, но на том любые возможности сопоставления Холмса Ричи с Холмсом Конан Дойла или с любым другим Холмсом любого калибра заканчиваются. Как заканчивается и возможный анализ этого фильма с точки зрения истории о сыщике с Бейкер-стрит. Дело не в том, насколько вольно, смело или неожиданно автор «Большого куша» и «Рок-н-ролльщика» интерпретирует известные мотивы, как далеко заводит героев по жанровым стропилам. Как тасует и переиначивает их черты и свойства. Как вписывает их в свои «прикольные» стилистические каноны. Какими боксерскими драматургическими приемами выбивает их из колеи. Дело в том, что вопрос о верности или измене оригиналу режиссера вообще не занимает. Ни над какими исходными данными никаких операций Ричи не производит — он снимает высокобюджетное голливудское кино по оригинальному современному сценарию, где персонажам присвоены имена, авторское право на которые принадлежит наследникам покойного писателя Артура Конан Дойла (это, конечно, фигура речи — в США сочинения писателя объявлены общественным достоянием).

Излишне говорить и о том, что сюжет не имеет никакого отношения к подлинной шерлокиане. Собственно, попутным развлечением при просмотре фильма Ричи для знатоков Дойла может служить подсчет формальных перекличек или, если угодно, заимствований из историй о Холмсе. Я насчитал их не более 15 на 128 минут экранного времени. Несколько отдельных восклицаний, вроде: «Игра началась!» (кстати, сам аутентичный Холмс цитирует здесь «Генриха V» Шекспира: The game is afoot!), «Я нашел ее потому, что искал!» (в книге — восковую спичку, здесь — какую-то несуразную электрическую деталь), «Вы наделены великим даром молчания, Ватсон». Все эти выкрики мало что означают, хотя у читателей шерлокианы действительно на слуху.

Частные эпизоды: к примеру, Холмс палит из револьвера по собственной стене на Бейкер-стрит, выводя там вензель VR (Victoria Regina). Или носится с Лестрейдом по Темзе на катере (правда, в «Знаке четырех» он вовсе не выпрыгивал в реку из окна Министерства внутренних дел). Или — в самой грандиозной финальной сцене — Холмс и Ирэн Адлер сражаются со своим главным врагом, олицетворяющим силы зла лордом Блэквудом, на недостроенном еще Тауэрском мосту. Этот известный мост действительно возводился с 1886 по 1894 годы (действие фильма, по замыслу авторов, происходит в 1891-м), и упоминание о стройке встречается у Конан Дойла.

Наконец, особенно дотошные зрители найдут в отдельных кадрах и обмолвках зашифрованные приветы далеким прототипам. Скажем, мелькает здание Арсенала в Вулвиче, где происходили основные события «Чертежей Брюса Партингтона». А если фамилию лорда Блэквуда перевести на латынь, то — при желании — можно увидеть в этом герое графа Негретто Сильвиуса, эпизодического противника Холмса в «Камне Мазарини».

Все остальное — не пародия, не далекий парафраз сочинений Дойла, не использование его героев в новых обстоятельствах и не что-то другое в том же духе.

Некоторые критики, правда, пробуют усмотреть в концепции Ричи своего рода перевертыш Дойла — как если бы условия старой шерлокианы в новой (уже готовится сиквел с Брэдом ПиттомВ итоге эту роль сыграл Джаред Харрис в роли профессора Мориарти, который фигурирует и здесь, но лицо его предусмотрительно не показано) опрокидывались с ног на голову. Скажем, рассказы о Холмсе известны как символ, что называется, научного или интеллектуального детектива — в них последовательно утверждается, что всякая криминальная загадка решается логическим анализом. Этот тезис подвергался критике еще современниками и коллегами Дойла — Гилберт Кит Честертон даже создал в противовес Холмсу своего отца Брауна, который находит преступников методом, обратным дедуктивному, полагаясь на анализ не фактов и улик, а человеческих душевных движений.

В фильме Ричи мыслительный процесс нарочито подменен постоянными недоразумениями, драками, авариями, просто шумом и гамом — авторы как будто высмеивают холмсовскую уверенность, согласно которой решить любую задачу можно последовательными усилиями воли, ума. Но, кажется, это натяжка — такой мастер иронии, как Гай Ричи, наверняка подчеркнул бы ее, если б хотел. В его «Шерлоке Холмсе» калейдоскопически сменяющиеся персонажи лупят, травят и подначивают друг друга просто для удовольствия и развлечения зрителей. Разве что в некоторых сценах можно рассмотреть некий антирационалистический лубок: скажем, обнаружив в подвале здания парламента зловещий аппарат, способный отравить всех, кто не предался злу, Холмс и Ватсон начинают оживленно обсуждать, как бы его обезвредить. Тем временем решительная Ирэн Адлер попросту стреляет в адскую машину.

Все прочие сюжетные ходы представляют и вовсе сплошную, хотя местами обаятельную, несуразицу. После того как на протяжении фильма великий сыщик раскрывал тайны некоего оккультного ордена (что, между прочим, его прототип, трезвомыслящий практик, вряд ли стал бы делать), в финале над разверзшейся водной бездной он вдруг, словно вспомнив, что он Шерлок Холмс, разражается монологом, объясняющим колдовские тайны своих врагов естественными причинами. Но объяснения эти так фантастичны, что звучат гораздо большей мистикой, чем все верования упомянутого ордена. Герой Дауни-младшего разгадывает место решающего преступления при помощи каббалистической знаковой системы. На дружный смех шерлокианцев над этой сценой сценаристы и продюсеры возражают, что, мол, Конан Дойл был известным спиритуалистом и мистиком. Однако, как мог бы сказать сам Холмс, утверждать, что мнения автора распространяются на персонаж, все равно что искать тело каждого человека близ его платяного шкафа.

Очевидно, что нынешней массовой культуре — в отличие от современной Холмсу — эта славная дедукция не то что противопоказана, вообще ни к чему.

А вот масштаб задач, стоявший перед Ричи и его продюсерами, как раз адекватен дойловскому — соблазнить эпоху. Оседлать ее гребень, пропеть ей ее песни в условной старинной и тем самым привлекательной аранжировке. Опять, как в старые добрые времена, услышать музыку сфер и подстроиться под формат, который, как известно, совсем иной по сравнению с рациональным веком.

Во-первых, культ науки сменился культом антинауки, обскурантизма и даже невежества. Общество в массе своей утратило веру в то, что говорится с университетских кафедр, и увлеклось ошеломляющими теориями — к вящему недоумению образованного сословия, для которого эти «теории» не перестали быть нагромождением нелепостей. Масскульт, соответственно, активно взялся за пропаганду и интерпретацию нового материала, тиражируя кашу в головах миллионов граждан. То, что распознал бы как шарлатанство любой из не очень умных клиентов Холмса, его потомку представляется сегодня вещью солидной и надежной. Из недавних образцов самый характерный пример такого соцзаказа — «Код да Винчи». Надо сказать, что весьма многие реплики из «Шерлока Холмса» Ричи вызывают не меньшую оторопь, чем, к примеру, заявление в экранизации романа Дэна Брауна о том, что героиня Одри Тоту — прямой потомок Иисуса Христа.

Во-вторых, культурная мифология вырабатывается теперь все же не в Англии, а в США, что сообщает ей не столь фундаментальные, но все же собственные черты. Изобретенный американцами жесткий продюсерский диктат заставляет даже англичанина рассказывать английскую историю на американский лад. Скрупулезный британец никогда не позволил бы себе исторические вольности, на которых его легко поймать. В американском же кино члену Палаты лордов ничего не стоит заявить, что «за океаном лежит наша колония, которую мы должны вернуть себе именно сейчас, когда она ослаблена Гражданской войной». Напомню, война продолжалась с 1861 по 1865 год. Действие фильма происходит в 91-м.

И наконец — фундаментально новый тип связей между людьми и персонажами. Мотивации, горести и радости, предлагаемые Артуром Конан Дойлом, нашей эпохе не кажутся ни убедительными, ни интересными. Отсюда — принципиально другая драматургия, которая и делает невозможными содержательные соответствия между двумя холмсовскими мирами.

Отношения между мужчинами и женщинами принято теперь решать в духе конкурентной любви. Сильные чувства не мешают смертельно опасному соревнованию — напротив, оно обостряет их. Вот и заново вымышленная Ирэн Адлер строит козни заново вымышленному Шерлоку Холмсу и наоборот, но в итоге он все равно ее спасает.

Дружбе доминирующего ментора с наивным преданным честнягой современное кино тоже не верит. Раз Ватсон, вместо того чтобы посвящать свое личное время себе (врачебной практике, женитьбе), отдает его Холмсу, значит — предполагают сценаристы — тому есть особые причины, которые в реальной жизни непременно решались бы посредством психоанализа. Поэтому сыщик превращается в неврастеника-инфантила, панически боящегося остаться без опекуна-доктора (даже разыгрывает фокус с самоповешением); а доктор, по тем же психоаналитическим канонам, лихорадочно мечется между гением-подопечным и жесткой нордической красавицей, которой, как уже говорилось, от скромной жены Ватсона досталось только имя.

Теперь вместо злодеев — хитроумных воров и убийц, злодеи — полоумные заговорщики и визионеры.

Вместо преступников — организованная преступность.

Вместо британской «честной игры» — американские «компьютерные игры» с множеством «жизней-попыток».

Вместо интеллектуального детектива — конспирологический триллер.

Отчего продюсеры и режиссер решили придать этому триллеру «маску» приключений Шерлока Холмса? Очевидно, просто для привлечения публики. Вот что пишет в своем интернет-блоге 23-летний студент университета (!) из Мичигана: «Фильм отличный. К сожалению, не могу судить о том, снят ли он по какой-либо из книг о Холмсе, поскольку читал их не все». Подобных отзывов, поверьте, тьма. Если б авторы не приняли их в маркетинговый расчет, главных героев вполне можно было бы назвать Ахиллом и Патроклом. Или Тарапунькой и Штепселем.