«Топи»: путеводитель обреченных

Астенический синдром. Нет, в «Топях» не цитируют Киру Муратову. Однако герои сериала с каждым глотком местной водицы чувствуют все больше нервно-психическую слабость. Не козленочком, но баранами станут один за другим столичные жители, выехавшие на пленэр, в православное спа. Баран — животное жертвенное, кого принесут на алтарь, а кто сам пойдет на заклание, но кровь неизбежно прольется на болотах. Ох, Русь глубинная, любил бы либерал тебя, когда б не холод, да абсурд, да тотальная жесть, превращающая жизнь человека пришлого в жестянку… да мухи, точнее опарыши.

Балабанов. К вопросу о мухах, которые у нас вечно жужжат, слетевшись на гору трупов. Здесь русский дух, здесь Алексеем Октябриновичем пахнет. Россия уж 20 с лишним лет как пропала с радаров. Потерпела крушение в районе Бермудского треугольника. Он равнобедренный и образован Балабановым, Пелевиным и Сорокиным. No exit, дорогие товарищи. Отечественное кино, как и Отечество, из этого плена даже не пытается освободиться. Атрофию воли вроде бы не замечает Андрей Звягинцев или, допустим, Кантемир Балагов. И еще якуты. Но это потому, что им Россия не интересна. Они в универсалисты метят. 

Власть. Власть в России, как известно, от Бога. Но Бог же, кажется, умер. Бог — да, а КГБ нет. От перемены согласных в аббревиатуре суть трехбуквенной конторы не меняется.

Глуховский. Един в трех лицах. Автора, главного героя… нет, не так. Свободы, равенства и братства. В мутных водах «Топей» водятся только прозрачные метафоры, никакой драматургической полифонии, персонажи открывают рот, а Дмитрий Глуховский поет. О том, что наша смерть ездит на черном гелике. Но кто ее посадил за руль? Тоже мы. Саморефлексия ожидаемо оборачивается самобичеванием. Кто убил? Вы и убили-с. Так что спасение утопающих — дело рук самих россиян. Сурово? Зато честно. К тому же Глуховский не бежит изменившимся лицом ответственности. И он в финальной серии красуется за столом, выпивая с братьями по могиле.

Дуров. Денис Олегович Титов изобрел портативный полиграф, настолько компактный, что умещается в айфоне. Империя лжи в опасности, ее развалят стартаперы, вооружившись смузи. Скепсис автора понятен, смузи заказан, подан, выпит, а Путин и поныне там. Еще неизвестно, кто отвратительнее — власть или клиенты брадобреев? Не исключено, что они вообще знакомы и пользуются одними и теми же горячими полотенцами. Русский бунт слухами аннигилируется. Роскомнадзор не победил Телеграм, но и Телеграм не победил deep state.

Евгений Онегин. «Топи» претендуют на золотой корешок Большой Энциклопедии Постсоветской Жизни. Ну и смерти. Коль скоро средняя температура по больнице — как у трупа. Безусловно, «Топи» — это сериал в стихах, в панчах. Здесь есть свет и полусвет, и, главное, тот свет, который, конечно, есть тьма. Она всегда наступает, никогда не сдает позиций. И снится чудный сон героям «Топей», что будто бы они идут по болотистой поляне, печальной мглой окружены, недоумения полны, остановилися они, вдруг куст зашевелился, из-за него взъерошенный Суханов явился, тела их убивать, а души пожирать. В России без хозяина нельзя. Так что водочки просят им налить герои «Топей», домой они в итоге прилетели, и в зеркало на них смотрит полужуравль, полукот. Полумер, увы, тут будет недостаточно. Тут вообще ничего не будет. 

Журналисты. Пресса в «Топях» как сажа бела. Не честна. Не умна. Неважно для нас или по методичке работает она. Свобода — это не радио и не осознанная необходимость. Свободы захотели? Тогда выходите в окно. В дверь-то все равно не пущают. Пока в России свобода одна — передвижения. Из жизни в смерть. Досрочно.

Зона. Сознание у русских — лагерное. А зона — внутренняя. Хотя нам рассказывают постоянно, что все наоборот. Что вышки, колючая проволока, бараки etc — не то, чем кажутся. Вольноотпущенные Хозяином Хорь и Чучундра — это же Хорь и Калиныч, спустя 150 лет обладающие одним правом. Заносить оброк.

История (большая). Россия — широка. Нарративы в России — длинные. Жить в России надо долго. Чтобы история наконец тебя пожалела. Расставила все точки, все знаки препинания в списках реабилитированных. Большая история требует многих жертв. Хозяин в «Топях» — он кто? Путин? Сталин? Полковник Курц? Неважно, апокалипсис-то всегда now.

Криминал. «Это не битва экстрасенсов, это обыкновенный криминал», — говорит перевозбудившийся герой Тихона Жизневского. Глуховский в «Топях» занят десакрализацией верхов, король-то голый. Кремль — всего-лишь здание. Ceci est une pipe. Долой сюрреализм! Даешь план монументальной либеральной пропаганды!

Либералы. Ну вот и они, голубчики. Наш обком, наши силы света. Наши Зои Световы. Помогут ли они электрифицировать/реформировать Россию-матушку, что упорно гонит их от подола? Исходя из критики либерального разума, представленной в «Топях» Глуховским, — вряд ли. Но в России всегда есть место подвигу. Гомер, Мильтон, Глуховский. Прометей, Данко, Денис Титов. To be continued.

Милиция. Моя милиция себя бережет. Милиция — организация не благотворительная. Это все, что вам нужно знать про «Топи». Последнее время авторы российских сериалов любят из-за кустов выводить сотрудника ФСБ и умиляться на него. Такая пост-, метажажда жизни. В «Топях» этот стокгольмский синдром преодолен частично. Самый человечный человек у Глуховского — мент. Что нам это объясняет? Что человеческое России все же не чуждо.

Народ. Народ в «Топях» безмолвствует. Народу чужого не надо, он и так свое готов отдать. Единственное, что выручает веками народ, — внутреннее язычество. Очевидно, что оно эффективнее внутренней эмиграции.

Около ноля. Герой Максима Суханова явно читал Натана Дубовицкого. Может, даже посещал спектакль Кирилла Серебренникова. В России все умножается на ноль. Такая арифметика. Такая геометрия. Параллельные прямые обязательно пересекутся. Например в седьмой студии. Не буди лихо, не играй с огнем. Сказано же, в самой большой стране теория малых дел не применима.

Православие (атомное). В «Топях» священник вешается каждый вечер и каждое утро воскресает опять. Бесконечный старый Новый год. 1937? Не, его лайтовый вариант. Служители церкви в «Топях» требник используют как шкатулку для конторских принадлежностей. Потому что они на самом деле служат в «конторе».

Рак. В «Топях» из всех болезней главная — рак мозга. Случайность? Не думаю.

Спецслужбы. См. «Власть».

Тарковский. Был. Но вышел. Весь. И все равно его скелет достают из шкафа. В шкафу в «Топях» прячется разбившаяся на мотоцикле сестра Сони. «Топи» — как «Зеркало» или как «Солярис». Или как покойницкая. В «Сансет-бульваре» трупы переговариваются, в «Топях» перемигиваются. Российская Федерация сталкерит СССР, а тот Русь. Врешь, не уйдешь.

УК РФ. На территории «Топей» не работает.

Феминизм. Пока не победил в «Топях». Основных женских персонажей четверо. Соня, она же Сонечка Мармеладова. Екатерина с подозрительной фамилией Лебядкина. Она же мамочка и шлюха. Эля — отвечает за экзотику, как на сайтах для взрослых. Арина — ведьма, а значит гореть ей на костре по старому доброму патриархальному обычаю. Архетипы эмансипируются от мужской оптики медленно. Но верно. «Топи» дают феминизму шанс и даже рассуждают о проблеме женского старения. Старение, правда, не проблема, а как раз та участь, которую никакой идеологии с философией не переменить. Что в России, что worldwide.

Хоррор (новый). «Топи» благодаря социальной проблематике и явному политическому месседжу, конечно же, встраиваются в моднейший на сегодняшний момент ряд Фибоначчи. Новый хоррор шествует по планете кино. Ари Астер, Роберт Эггерс, Джордан Пил. Ближе всего «Топи» подбираются к «Мы». К сожалению, в России смех сквозь слезы. Поэтому юмор «Топей» гораздо тяжеловеснее того, что пишет Пил. Ну и жанровые структуры тоже в «Топях» трещат. Как говорится, кто в «Топях» бывал, тот в кино не смеется.

Центр. В «Топях» не любят Москву. В провинции у болота слово «Москва» может означать только одно. Отрицание. Москва — не Россия. Не надо приезжать к нам, надо оставаться с нами, не надо нас учить, надо страдать вместе с нами. 

Чечня. В «Топях» есть Чечня. А ведь наблюдая российское кино последних 20 лет, можно подумать, что Чечни нет, ее просто может не быть. В «Топях», конечно, не произносят имя того, кого мы никогда не называем. Но есть его тень. И еще эхо войны. Чеченской/гражданской. И первой, и второй. Кто победил — Глуховский помнит.

Шутка. Пустая и глупая. И бесконечная. Кто же в «Топях» окажется последним, кто вдоволь посмеется?

Щастье. В России его нет. Покой на погосте. Волю надо еще прогуглить.

Экология. Очень плохая. В «Топях» есть свой завод, загрязняющий угодья Хозяина. Однако его руки, его помыслы, его душа настолько уже запачканы, что никакая радиация Хозяина не возьмет. Ну а все остальные — на них плевать. Они же на смерть идущие.

Южная готика. Ее традиции апроприированы Севером. Он варварский. Евангелие в России не проповедовано. Настоящим детективам тут не место. Не то что виновных, ни зги не видать.

Янковский. Рожден, чтобы сказку о давно обещанной мужской объективации сделать былью. Янковский в «Топях» — нагой, мертвый, злой и красивый. Нужное подчеркнуть.