«Тоска по острову»: видение из детства

Степь, ты, полустепь, полупустыня,

Все в тебе смешались времена,

Слава нам твоя явлена ныне,

А вдали — Великая стена-стена.

Поднимает ветер тучи пыли,

Огибает солнца медный круг,

Где же вы, кто жили, что тут были,

Где же вы, куда, куда исчезли вдруг?

Анри Волохонский,

Алексей Хвостенко.

«Прощание со степью»

Свод легенды, летний лагерь на французской Атлантике, основанный русскими эмигрантами после большевистской революции и Гражданской войны, близится к финалу, избывая свою планиду в покое, без драмы и суеты.

Дебютный неигровой фильм француженки Летисии Фаркас сплетен как венок сонетов: в каждом фрагменте картины отражается ее целое. Любой эпизод возобновляет, повторяет и длит желание удержать то, что рассеивается, уходит без возврата, кончается в эту самую минуту без пафоса и надрыва, потому что так на роду написано. Прямо на камеру не вдруг, неопределенно, но все же истаивает, одаряя напоследок простым и крепким букетом, уникально сложившийся, в том числе исторически, мир. Истекает время его народа, дни жизни Владимира, Лёки, остальных. Давно настало время ухода Никиты, чтобы попробовать жить своей жизнью. Даже мелкий Тибор одной пяткой — в утопии детства, другой — уже в шестеренках часового механизма, смалывающего миры и колена. Детство испаряется с его младенческой кожи соленой океанской водичкой.

Мы попадаем сюда из-под волны, словно утонув, словно это и впрямь исчезнувший со всех карт остров, новый Китеж, ушедший на дно Бискайского залива. Фаркас глядит в толщу времени, как в толщу воды, сразу в первых кадрах фильма и переключает режим стихий, нырнув жестким монтажным солдатиком из одной в другую. Две избитые поэтические материи, источники неиссякаемых метафор, время и вода, соединяются в выразительный визуальный текст, не раздражая, будто речь и впрямь о легендах и мифах.

Летисия Фаркас, похоже, обладает знанием о золотом веке, именно поэтому не копит крупицы золота, вживленные в ткань любого века, но ловит их отсветы на старых лицах, пропеченных долгой и непростой жизнью вне утраченной России, на легкомысленной летней зелени, в случайном разговоре о взаимосвязи распития водки и раскрытия человеческих свойств.

Режиссеру важно сохранить не названия и имена, обыкновенно вырываемые у забвения; мы узнаем их без церемоний только по ходу фильма и даже дальше, в финальных титрах. Фаркас добивается того, чтобы неуловимый и в то же время явный гений места — где-то в Ландах — не был рассказан и назван, но проступал из материала, из атмосферы, монтажа. Не тот, конечно, что в замечательной книжке Петра Вайля, где художники и писатели определяют образ европейских городов и Рабле — гений места Лиона, а Гауди — Барселоны. Гений этого места кажется вовсе не антропоморфным, он может быть мифической птицей... Сирин, Алконост, Гамаюн, навевающие сны и видения волшебными песнями и жалобным криком в стане Берендея, в таинственном саду, где проходило и однажды прошло детство автора фильма.

«Тоска по острову» и есть попытка такого видения из детства, из сказки, из мифа. Режиссеру незачем расспрашивать тех, кто оказался в поле зрения камеры, — ни старого господина, шепчущегося с котом; ни молодого мужчину, пакующего свой сёрф накануне отъезда; ни малыша, бегущего по песку. Все равно что брать интервью у русалки или лешего. Они приняли вид сказочных персонажей тридевятого царства, где говорят по-французски и по-русски, переходя с языка на язык, завалившись за подкладку истории. Впрочем, в оптике Летисии Фаркас нет архаики, как нет и надуманного славянофильства. Это взгляд человека европейского и немного ребенка на европейцев же, но с особенностями. Порой безучастный документальный формат соблюден даже с излишним для выбранного онейрического лада тщанием. Наблюдение за приключениями Тибора в стране высоких волн и трав, за пением Никиты — «Темная ночь, только пули свистят по степи, только ветер гудит в проводах…» — интуитивно компенсирует конкретику его сборов в Калининград. Скрываемые от камеры, от постороннего взгляда — нашего взгляда — волнение стариков, ожидающих вестей и возвращения Никиты; движение пальцев, складывающихся в троеперстие, — перекрестить на дорогу, соответствуют потаенной, скрытой от людей природной жизни лагеря. Его явная жизнь в обсуждении меню, в обиходе рекреации, ритуалах сообщества, собравшегося в убежище для всех, кто бежал и устал в течение ХХ века.

Другие тексты о фильма из программы «Артдокфест»-2022:

• «Куда мы едем?»: безответный фильм-вопрос «Артдокфеста»-2022
• «Остров»: «Вырваться отсюда — единственная мечта. Но как, я не знаю»
• Cotton 100%: рабы не( )мы
• «Начальник отряда»: зона комфорта
  

Таких летних русских скаутских лагерей до Второй мировой войны было несколько. О «Соколах» мне рассказывала Татьяна Владимировна Толли, русская француженка из большого дворянского рода, родившаяся и выросшая в Медоне после эвакуации семьи из Новороссийска в Константинополь, затем в Париж и высланная с родителями из Франции в 1948 году. О благотворительных лагерях российского студенческого христианского движения (РСХД), объединявших русских православных людей за границей — «Витязи», «Разведчики», «Скауты», — я слышала от моего мужа Льва Ивановича Бруни. В одном из таких его мама Нина Георгиевна сдружилась с будущим митрополитом Антонием Сурожским, а тогда просто Андреем Блумом, вожатым и тренером по волейболу.

В «Тоску по острову» инкрустированы кадры любительской хроники, где православные иереи в полном облачении, вероятно, освящают лагерь. Это и есть «Сокола», здесь и росла француженка с русскими корнями Летисия Фаркас, как и ее бабушка, с самого его основания.

Другие черно-белые архивные пленки окрашивают «Тоску по острову» в оттенки ностальгии по утраченной родине, чувства, которое снова обретает остроту для русских людей. Этот остров немного зачарован тоской, маленький русский круг растворяется акварелью в крови большого мира, в естественном ходе вещей. В конце 40-х годов многие русские изгнанники первой волны, участвовавшие во французском Сопротивлении, были вновь изгнаны — правительством де Голля, опасавшегося просоветского влияния через русских эмигрантов. Те, кто остался, сохраняя предание, становились гражданами нового мира под другими флагами, для которого прошлое — остров в архипелаге, немного фантастичный, но, во всяком случае, живой, чего не скажешь о прошлом на нашей стороне горизонта, привычно затопившей свою память.