Зазор: «Молодой Ахмед» о столкновении культур

Внешне Ахмед (Идир бен Адди) такой же персонаж Дарденнов, как и остальные их герои. Невзрачный, даже типичный, но с цепким взглядом. Полноватый, но хрупкий. Он не источает никакой угрозы. Не желает зла. Но цепь событий приводит к тому, что он совершает покушение на Инес (Мириам Ахеддиу), свою учительницу в школе, и попадает в исправительное учреждение. Все выглядит как преступление, совершенное на религиозной почве. Но внутри все сложнее. Живя в семье без отца, с работающей матерью и старшей сестрой, Ахмед находит поддержку у имама, который проповедует ему радикальный ислам со строжайшим соблюдением всех запретов. Ахмед ходит в школу, учит французский, где им руководит учительница, то есть женщина. Учительница, мама и сестра говорят, что это совершенно нормально — подать женщине руку. Имам считает это страшным преступлением, достойным джихада. Так две культуры — западная и восточная — в очередной раз входят в противоречие, выбирая границей фронта рыхлое тело подростка-очкарика с неокрепшей психикой.

За кажущейся простотой «Молодого Ахмеда» скрывается все та же четкая система ценностей братьев Дарденн. Их сила и виртуозность в достоверности и подробности воспроизводимого мира. Не зря их герои так часто заняты простым ремесленным трудом. Вафли в «Розетте», плотничье дело в «Сыне», медицина в «Неизвестной». На этот раз — фермерство. По совету психолога Ахмеда определяют на исправительные работы на ферму под присмотром куратора. Подои корову, насыпь зерно, перенеси его в грузовик — в этих задачах есть простота, добро и правда. То, что смиряет с существованием. Спасает от сложных экзистенциальных проблем. Ахмед так увлекается работой на ферме, что в определенный момент почти готов отказаться от одной из молитв. Поставить осязаемые, простые, плотские ценности выше абстрактных. Но вовремя одергивает себя.

Дело не только в радости труда, но и в Луизе (Виктория Блак), напарнице Ахмеда. В молоденькой дочке владельца фермы. С ней связана ключевая метафора фильма. Девочка явно испытывает симпатию к своему гостю и не стесняется первой проявить инициативу. Действует согласно западному канону — самостоятельно и настойчиво. Приглашает и провоцирует Ахмеда на поцелуй. Но перед этим между подростками случается сцена невинного флирта. Луиза просит Ахмеда снять очки. «Как я выгляжу, когда ты без очков? Как в тумане, да?» Ахмед соглашается. «А теперь, если я надену твои очки, как в тумане будешь ты», — продолжает юная фермерша. Так очки (наша оптика, система взглядов, культура) вносят свой вклад в образ мыслей. Наводят или снимают резкость с окружающего мира.

В чем по-прежнему сильны Дарденны — в умении физически изобразить на экране непреодолимую разницу между людьми. Чем больше усилий европейцы тратят на ассимиляцию мусульман, тем очевиднее, что культурный зазор между ними невосполним. Сближения случаются в крайних точках. В моменты самых острых переживаний. Но это не отменяет правила. К Ахмеду относятся гуманно до тех пор, пока из общей комнаты не пропадут ножницы или какой-нибудь другой острый предмет. Тогда он в одно мгновение превратится в подозреваемого.

То же и с поцелуем — у Ахмеда и Луизы симпатия взаимная. Но каждому свобода обходится в разную цену. Ахмед в своем понимании совершил страшное преступление и пытается искать выход, найти поддержку у соучастницы. Он предлагает Луизе стать мусульманкой, чтобы позже он смог на ней жениться. Та в категоричной форме против, мол, бога не существует. Так обе культуры, обе социальные надстройки снова вступают в противоречие. Отталкивают героев друг от друга. Кто-то из них то ли снял, то ли вновь надел очки, и все вернулось на круги своя. Как бы кто кому ни нравился с первого взгляда, никто — ни свободолюбивая бельгийка, ни добропорядочный мусульманин — не способен переступить через себя, чтобы пойти другому навстречу.

До этого происшествия жизнь Ахмеда была ясной и понятной. Чередой простых движений и поступков. С тем же усердием, с каким он работал на ферме, Ахмед готовился завершить задуманное: все-таки убить свою учительницу. Найти способ пронести в камеру зубную щетку, сточить наконечник об пол, написать прощальную записку маме, а главное — убедить взрослых, включая психолога, в своем раскаянии. Все бы легко совершилось, если бы несчастная учительница, приглашенная на свидание с бывшим учеником, справилась с эмоциями. Но она при виде Ахмеда не сдержалась, разрыдалась и выбежала из помещения.

Чуть позже, уже в разговоре с девушкой, сам Ахмед не справится с чувствами. Это и толкнет его к побегу. Пытаясь вернуть жизнь в понятное русло, он бежит к школе, где фанатично пытается довести до конца свой джихад. Ахмед истерично ищет орудие убийства, находит его (металлический штырь, на котором держится ваза с цветами — снова хрупкое и убийственное идут рука об руку). Дергает одну дверь. Она закрыта. Вторую. Та же история. Лезет на крышу. Другую. Тянется к открытому окну на верхнем этаже и в последний момент срывается вниз.

Финальная метафора фильма — об опасности любой навязчивой идеи. Но покушение авторов на жизнь собственного героя срывается так же, как Ахмед с кровли. Падение Ахмеда напоминает сцену, в которой падал главный герой в финале «Мальчика на велосипеде». Как и Сирил, Ахмед при этом оказался жив. В «Мальчике...» это образ, неожиданный поворот, катарсис. Сирил не должен был умереть — и он ожил. Без единой царапины. Ахмед лежит в крови, мучимый от боли, с неестественно подвернутой ногой. Его жизнь — это только продолжение и увеличение страданий. В том, как он стучит металлическим штырем по железной ограде школы, видится еще одна настойчивая метафора. Смотрите, как орудие убийства превращается в орудие спасения. И вроде бы даже это усилие приносит успех. Учительница слышит стук, выбегает, видит Ахмеда. В ее глазах больше нет страха, есть только сочувствие. Да и Ахмед сменяет гнев на раскаяние: просит у нее прощения. И снова — в сложившейся ситуации — легко увидеть обманчивый хэппи энд. В обычном же (материальном) мире все осталось, как было. Инес убежала звать на помощь. Искалеченный Ахмед остался лежать там же, на земле. Зазор не исчез. Просто в один, особенно болезненный, момент показалось, что мы вместе.