В среду 23 сентября в Раматюль на 94 году жизни умерла великая французская певица и актриса Жюльетт Греко. Арсений Занин вспоминает, как она любила, играла, пела.
«Если уверена, если уверена, если уверена, девочка, ты, что розы румянца, легкая поступь, стремительность танца, гибкое тело, блеск красоты — навек, знай: ошибаешься ты!»
― когда в 1947 году Раймон Кено (воображая себя Горацием или Ронсаром) посвящает эти строки черноволосой двадцатилетней девушке по имени Жюльетт, он почти вдвое старше ее, но кажется, что разница между ними, как минимум, в полвека. Он ― легендарный поэт-сюрреалист, завершающий работу над самой революционной книгой того года (а может и всего послевоенного десятилетия) ― «Упражнения в стиле». Она ― сирота, чудом, по возрасту, несколько лет назад избежавшая депортации в концлагерь вслед за матерью и сестрой, теперь работает за баром в кафе «Табу» и ничем, кроме экзотической внешности, похвастаться больше не может. Два года спустя, когда по совету Жан-Поля Сартра композитор Жозеф Косма (ученик Бартока и Брехта, писавший музыку к «Вечерним посетителям» и «Детям Райка» Марселя Карне) положит стихи Кено на музыку, то получившаяся песня сделает эту девушку известной далеко за пределами прокуренных подвалов «интеллектуального гетто» парижского квартала Сен-Жермен де Пре. Одетая в черное обтягивающее платье, с бровями и глазами будто подведенными углем, она больше похожа на сошедшую с экрана звезду легендарного сериала «Вампиры» (1914) Мюзидору, чем на жизнерадостную молодую шансонье, что будет игриво усмехаться собственной юности:
«Помни об этом и розы срывай, срывай розы жизни, срывай розы счастья, покуда тебе улыбается май. А если ты их не срываешь, девчонка, то, знаешь, девчонка, ты ― дура, девчонка!»
Когда Раймон Кено писал эти строки, Жан Кокто только готовился перенести свою пьесу «Орфей» (1926) на экран, чтобы кино, снимающее смерть за работой, опровергло слова старика поэта и утвердило правоту Греко: «Все-таки, благодаря кино, гибкое тело и стремительность танца способно сохраниться навек». В тот момент, правда, ей было еще рано играть смерть, и в фильме «Орфей» (1950) ей досталась роль предводительницы вакханок Аглонис, служительниц, справлявших «культ Луны» вином и воздержанием. Эвридика, полюбив Орфея, покидает вакханок, но именно благодаря Аглонис, появляющейся в их доме в ночь, которую Орфей проводит со смертью, «заражается» подозрением и ревностью. В итоге это приведет к круговороту из смертей и «вечному возвращению» из ее глухонемых объятий сквозь зеркала. Когда снимался «Орфей», Жюльетт Греко переживает свою первую и, вероятно, самую мучительную из влюбленностей. Почему-то никто из режиссеров достославной французской новой волны так и не сделает этот роман сюжетом собственного фильма, и приходится лишь предполагать, каким бы он был… Так, в 1949 году, Жак Беккер снимает «Свидание в июле», где его герои, молодые фанаты би-бопа, пересекая на американском джипе-амфибии Сену вплавь, несутся на «термояденный джем», что проходит в прокуренном баре, так похожем на знаменитый подвал «Табу» с заезжей американской звездой. У Беккера в роли джазмена ― корнетист Рекс Стюард, игравший у Элингтона, но в том году живший в Париже и преподававший в консерватории. Многие черные джазмены, пересекая океан в те годы, впервые вдруг ощущали себя настоящими музыкантами. Насквозь пропитанный расизмом, музыкальный бизнес и все еще длящийся со времен войны «запрет на звукозапись» не давал молодым джазменам и шанса проявить себя дальше, чем в маленьких клубах 52-й улицы Нью-Йорка. В Париже же, казалось, и дышится совсем по-другому, и музыка звучала иначе. Ярче всех это почувствовал молодой трубач Майлз Дэвис, который в тот момент лишь делал свои первые шаги в музыке. Он приехал сюда на гастроли со своим приятелем барабанщиком Кенни Кларком и, естественно, с помощью главного пропагандиста джаза, Бориса Виана, первым делом оказался в «Табу». Здесь на всех их репетициях и выступлениях сидела Жюльетт Греко и очень быстро познакомились с Дэвисом:
«Я спросил одного парня, кто это такая.
— А что тебе от нее надо? — спросил он в ответ.
— Что значит «что тебе от нее надо»? Я хочу ее видеть.
Тогда он сказал:
— Знаешь, она ведь из этих... экзистенциалистов.
На это я ему:
— Ладно, пошел ты... Мне все равно, кто она. Эта девушка красивая, и я хочу с ней познакомиться!
Я устал ждать, пока кто-нибудь представит меня ей, и когда она в очередной раз пришла на репетицию, я просто поманил ее указательным пальцем — как бы прося ее подойти ко мне. И она подошла. Когда мы, наконец, начали с ней разговаривать, она сказала, что не любит мужчин, но что я ей нравлюсь. После этого мы с ней не расставались…»
Любовь их была стремительна и беспощадна к обоим. Несмотря на то, что Кенни Кларк сразу решит остаться в Париже, а Сартр будет убеждать Майлза жениться на Жюльетт, тот был слишком тщеславным, чтобы просто наслаждаться парижской жизнью:
«Это было как в сказке, как будто меня кто-то загипнотизировал, я был в каком-то трансе. Со мной никогда раньше такого не было. Я всегда был настолько поглощен музыкой, что у меня совсем не оставалось времени на романтику. Музыка была всей моей жизнью, пока я не встретил Жюльетт Греко, которая научила меня любить не только музыку»Майлз Дэвис, «Автобиография». М. 2005.
Незадолго до гастролей он запишет свой первый шедевр — Birth of the Cool — ответ царившему «горячему стилю» его учителей, би-боперов Гиллеспи и Паркера. Он хотел стать действительно великим музыкантом и, спустя отведенные им две недели, улетит назад. Опьянение этим ожиданием, подогретым парижским успехом, прошло быстро ― белые музыканты Джерри Маллиган и Ли Кониц, талант которых он «раскроет» благодаря своей пластинке, станут звездами, а он ― нет, вновь оказавшись в «гетто» 52-й улицы и крепко подсев на героин ― единственное, что в те годы могло уровнять джазменов разного цвета кожи. Когда спустя несколько лет Греко, пережив их расставание и став знаменитой певицей, приедет в Штаты и вызвонит Дэвиса, тот, придя к ней в номер отеля «Уолдорф-Астория», поведет себя как настоящий сутенер и, «одолжив» у нее денег, отправится «хорошенько вмазаться». Не потому, что он был конченым наркоманом и подлецом, просто на протяжении их встречи он мучительно боролся со своими настоящими чувствами, чтобы ему опять не «снесло крышу», как тогда, в Париже:
«Когда мы подкатили к «Уолдорфу» в моем почти новом спортивном MG и на полном газу въехали в гараж, господи, до чего там все белые перепугались — два подозрительных нигера подъехали на MG к «Уолдорфу»! Мы прошли в вестибюль, а все на нас жутко пялятся, представляешь? Для них это был жуткий шок — как это, два нигера в главном вестибюле «Уолдорфа», и при этом не из прислуги! Я подошел к ресепшн и спросил Жюльетт Греко. Мужик за конторкой переспросил: «Жюльетт... кто?» Этот мерзавец смотрел на нас как на что-то сверхъестественное, как на спятивших. Я повторил ее имя и велел ему позвонить ей. Он так и сделал, но, набирая номер, вперился в меня взглядом, в котором читалось: «Невероятно!» Когда она попросила его пригласить нас наверх, мне показалось, что этот болван тут же на месте отдаст Богу душу…» Майлз Дэвис, «Автобиография». М., 2005.
Жюльетт переживет этот эпизод, потому что незадолго до этого сыграет у Жан-Пьера Мельвиля в «Когда ты прочтешь это письмо» (1953). Ее героиня, молодая послушница, готовящаяся к монашескому постригу, покидает монастырь, чтобы ухаживать за своей 16-летней сестрой. Пытаясь следовать традиционной христианской морали, она вынуждает негодяя, изнасиловавшего ее сестру, жениться на девочке и неожиданно сама оказывается в любовном треугольнике. Единственным выходом из которого для нее станет бегство с любовником и приданным сестры (что должно в свою очередь натолкнуть ту на мысль повторить ее путь, уйдя в монастырь). Они должны встретиться в Марселе, откуда отбывает их пароход в Танжер. Торопясь на поезд, перебегая пути, он окажется под колесами локомотива, но Жюльетт не узнает о его гибели, ведь минуту назад она закрыла штору купе. Лишь намокшее письмо с растекающимися чернилами, где он признается, что больше ее не любит и улетает в Бразилию, будет лежать на перроне… Это одна из немногих больших ролей Греко в кино, но фильм так и остался самым нелюбимым у Мельвиля, и об участии Жюльетт он сможет вспомнить лишь это:
«Жюльетт никогда не принадлежала к среде киношников, даже когда жила с Деррилом. Ф. Зануком, она по-настоящему не вошла в этот мир. Даже сам Занук не смог продвинуть ее на главные роли. Как продвинуть человека, который сторонится мира кино? Мне она очень нравилась: умная девочка, хороший друг. Как-то раз она решила сделать себе операцию на нос. И правильно. В «Когда ты прочтешь это письмо» она по-настоящему красива. А если вспомнить, какой она была толстушкой в 48-м году с этим ужасным шнобелем…»Рюй Ногйера «Разговоры с Мельвилем» М., 2014.
В 1957 году Дэвис наконец-то покончит с героином и приедет в Париж, чтобы объяснить ей свое поведение… Но замуж она за него не выйдет, вероятно, чтобы уж точно не испортить их отношения. Они проведут все время вместе, и, как и десять лет назад, она будет сидеть на его репетициях или на легендарной ночной сессии в студии звукозаписи на Елисейских полях, где Дэвис будет превращать историю их отношений в музыку для дебютного фильма одного молодого режиссера. Всего восемнадцать минут звука, которые вдруг соединят воедино все элементы фильма, придадут ему какое-то новое измерение и заставят словно бы взлететь, тем самым обозначив полноправное рождение Французской Новой волны.
После этого Дэвис вновь уедет в штаты и соберет там свой знаменитый «первый великий квинтет» с Джоном Колтрейном и Биллом Эвансом, который сделает его уже «легендой». В «Лифте на эшафот» Греко не снималась, однако музыка Дэвиса была о ней и для нее. Жюльетт же уедет в Голливуд и сыграет еще во множестве фильмов, поработав с Джоном Хьюстоном, Отто Премингером и с Орсоном Уэлссом. У влюбленных будет много романов с другими, Жюльетт даже умудрится на какое-то время свести с ума Куинси Джонса, этого «заклятого друга» Дэвиса, постоянно уводившего у него женщин, славу и сумевшего стать самым успешным продюсером музыки для фильмов. Опыт Майлза с Луи Малем так и останется его единственной пробой в игровом кино. С Жюльетт же они будут периодически встречаться до самой смерти Майлза в 1991 году. Он был старше ее всего на год, ему едва исполнилось 65.
Эта «Красивая черная рыба» (как однажды назвал ее Франсуа Мориак) умерла на 94 году жизни... Она сполна прожила посвященные ей стихи Раймона Кено. На четверть века дольше Дэвиса, Кено, Сартра, Косма и всех остальных. Ровно на ту четверть века, чтобы стать нашей современницей, чтобы связать двадцатые годы прошлого и нынешнего века. Ее смерть не столько утрата, сколько неожиданное озарение, что все это время она, оказывается, была еще жива… Более того, еще пять лет назад она пела! На самом деле смерти не существует… Не потому ли, что знаменитое зеркальце Кокто теперь лежит у каждого из нас в кармане? Правда, обладая возможностью к запечатлению и мгновенному воскрешению почти любого эпизода из прошлого, оно выглядит таким маленьким, что больше походит на осколочек, сквозь который не просунешь и пальца…
P.S. Ее второй самой известной песней станет подаренная ей в 1952 году никому не известным тогда Шарлем Азнавуром «Я ненавижу Воскресенья»:
«…чтоб работать всю неделю и в воскресенье выйти погулять… А тут толпа, толпа ― ненавижу толпу, что идет как на похороны, на похороны воскресенья…»
К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:
Google Chrome Firefox Safari