Квир-кино 2021: куда приводят радужные мечты

Схлопнувшийся на самоизоляцию мир, изменив многое, вновь показал, что Queer Cinema — явление в первую очередь социальное, социум сиюминутным образом описывающее и нуждающееся в его немедленном внимании. Насколько серьезен урон от пандемии, показывает пример Берлинале-2021, важнейший в квир-фестивальной табели о рангах. Претенденты на Teddy, первую и важнейшую на планете ЛГБТ-кинопремию, обычно дают ключевую формулу Queerness, сверяясь с которой, оппонируя и соглашаясь весь год живут и другие, малые «радужные» кинофорумы по всему глобусу. Трансгендерность как тема, важная для кино завтрашнего дня, принесла «медвежонка» аргентинской Breve historia del Planeta Verde в 2019-м, и тот год, суммируя все его достижения, дал новую видимость транс-персонам, что в итоге привело к революционному в своем роде документальному фильму Disclosure о трансгендерных людях в Голливуде от кинематографической древности до наших дней. Годом позже в Берлине была предложена «постмигрантская перспектива» — немецкая драмеди Futur drei, получившая звание лучшей ЛГБТ-ленты Берлинале-2020, модифицировала разговор о мере чуждости квир-мигранта, которому нет необходимости отказываться от прошлого ради лучшего будущего. И это стало, с одной стороны, продолжением длинного ряда картин о беженцах, вынужденных покинуть родину из-за гомофобии, а с другой — качественным преобразованием дискурса, который включает в себя более широкий спектр выражения, манифестации квир-чувства. 

Отход от снисходительности этнографии ясно проявился в 2021 году — последним лауреатам Teddy в равной степени пристал ярлык «мигрантское» кино. При всей внятности обозначения, тренд был проговорен почти шепотом, в чем виноват, безусловно, особый, гибридный формат Берлинале. Во время мартовских онлайн-сессий киноэксперты были больше озабочены именами безусловными, а июньская, зрительская часть фестиваля, возможно, развлекла столичных жителей плэнерами, но мало что дала профессионалам от кино. Об очередных лауреатах Teddy, без особой помпы объявленных летом, писали мало, что лишило квир-авторов каких-то важных в творческой карьере знакомств, возможностей, перспектив. 

Главной «радужной» лентой в Берлине была названа «Война Мигеля», показанная в спецпрограмме «Панорама». Рассказывая о земляке, — гее-беженце, живущем в Барселоне, — ливанка Элиана Рахеб совместила документалистику с элементами анимации и игрового кино, дав в некотором роде образцовый пример, как следует обращаться с опытом «ненадежного рассказчика», который не столько вспоминает свою жизнь, сколько формует из нее принятый в западно-европейском дискурсе нарратив «бегства от страдания». Игровыми фрагментами давая достаточно, чтобы зритель мог увидеть перспективу главного героя, документалистка обозначает и условность его «правды», и право на нее: очевидно, что прошлое, где было столько враждебности, куда больше хочется видеть в виде мифа, нежели тяжкого, противоречивого свидетельства.

Квир-беженство и в более широком смысле квир-миграция — все более отчетливо обозначаемый общественно-политический феномен, ставит перед кинематографом ряд принципиально новых творческих задач: как близко к реальности показать судьбу негетеросексуального человека, вынужденного покинуть родину и нуждающегося в анонимности как способе выживания? Как рассказать о травме, избежав чрезвычайно болезненной для человека ретравматизации? 

Насколько важно соблюсти баланс, свидетельствует сложная судьба «Инструкций по выживанию», за которые грузинско-немецкая документалистка Яна Угрехелидзе получила Teddy от имени жюри. Одна из самых сильных картин прошлого Берлинале, рассказывающая о грузинском транс-мужчине, его жене и жестокой цене их бегства в Европу, не сумела добраться до аудитории, которой она, возможно, нужна как воздух: исполняя просьбу героев фильма, оргкомитет питерского фестиваля квир-кино «Бок о бок» изъял «Инструкции по выживанию» из программы этого года. Саша и Мари, живущие сейчас на Западе, начали получать угрозы уже после первых русскоязычных анонсов этой ленты. На мой запрос об интервью режиссерка Яна Угрехелидзе отвечает молчанием и по сей день, и ее вряд ли стоит за это упрекать.  

Как продемонстрировать, но не выдать? Как сообщить, но не поставить жизнь под угрозу? Дэвид Франс, снявший главный российский квир-фильм прошлого года, с помощью VFX-технологии прятал лица квир-людей из Чечни за лицами американских геев и лесбиянок (Welcome to Chechnya). Умение быть изысканным до утонченности помогло документалисту, укрывшемуся за знаковый для чеченцев топоним «Река Валерик». В своей дебютной работе выходец с Кавказа, работающий где-то в Европе, сделал «лицом» героя его тело, — тренированный торс, руки, шею профессионального атлета-гея, бежавшего из Чечни и из-за переживаний утратившего способность говорить. 

«Тихий голос», снятый на бельгийские деньги, — яркий пример новой квир-документалистики, где биение реальной жизни помещено в визуально изобретательную форму, где этически-обусловленное и эстетически-оправданное существуют в неразрывном единстве. Скупо обозначая причины бегства, сосредоточившись на языке телесного, режиссер дал зрителю возможность вдумать свои страхи: неровная кожа главного героя может свидетельствовать о пытках, и как знать, что у него с лицом, сколько мучений прописано в нем. 

Исполненный в ретро-формате, почти квадратном, «Тихий голос» кажется стиснутым, что вызывает клаустрофобию, а следом и желание раздвинуть границы кадра: такой тесноте следует быть только временной. Требование это выражено опосредованно, без публицистической прямоты, что однако не спасло картину от скандала в России. Московская премьера «Тихого голоса» во время фестиваля «Артдокфест» была отменена из-за угроз «чеченской диаспоры». «Наш фильм не «политический», — выступил в ответ Река Валерик в апреле 2021 года. — Это ода любви: любовь, которую мать испытывает к своему сыну, любовь, которую этот сын испытывает к своей родине, которую ему внезапно пришлось покинуть не по своей воле. Это, по-своему, ода любви к Чечне. Потому что даже гомосексуалы имеют право любить свою страну. Нет ничего труднее, чем бежать из своей страны, семьи и своего языка».

Что на сей счет думает российский киноистеблишмент, было выражено так же недвусмысленно: «Тихий голос» получил Гран-при «Артдокфеста» в Риге. Река Валерик особо отмечен «за талант слышать неслышное и видеть невидимое». «Искренний и очень интимный фильм», — писал о нем руководитель фестиваля Виталий Манский. Важность этого высказывания для российского зрителя была подчеркнута и еще раз: в осенью 2021 года картину на несколько дней выложили в открытый интернет-доступ на сайте «Настоящего времени». 

Складывается впечатление, что из нынешней России бегут не только квир-люди, но и квир-сюжеты. Главным «русским» фильмом для малых ЛГБТ-форумов по всему миру стала эстонско-британская «Жар-птица». Судьба советских военных, как бы по-дилетански изложена ни была, заинтересовала «радужных» экспертов — фестивальных «бубликов» на афише дебютной ленты Петера Ребане становится все больше, что не скрадывает неловкостей полулюбительской режиссуры, но демонстрирует со всей безусловностью, насколько важно для квир-мира противопоставить ЛГБТ-историю России — нынешней российской государственности, снова и снова расписывающейся в гомофобии. На пользу костюмной гей-драме и глобальный запрос на голоса, прежде неслышимые, на темы и опыты, прежде игнорируемые.  

На вопрос «как оно было на самом деле» отвечает «Большая свобода», элегантно структурированная и в буквальном смысле «камерная» драма, с успехом представленная в Каннах (премия жюри в спецпрограмме «Особый взгляд»). Австриец Себастиан Майзе впечатляюще показал живучесть государственного варварства: герой Франца Роговски, попавший в концлагерь из-за гомосексуальности, в послевоенной Германии на тех же основаниях снова и снова оказывается за решеткой. Смягченная в 1969-м гомофобная статья была изъята из западногерманского УК лишь в 1994 году и только в 2021-м, этот неудобный для немецкой демократии факт обрел столь выпуклую плоть художественной правды. Франц Роговски, бескомпромиссный актер, сыграл мужчину, для которого свобода сексуальности — право неотчуждаемое, пусть за это и приходится платить годами неволи.

Новое квир-кино куда пристальней смотрит в сторону гуманизма мнимого, пытаясь разобраться в оттенках государственной мерзости. В польской гей-драме «Операция «Гиацинт» забота о здоровье граждан в связи с эпидемией СПИДа стала поводом для расправы над геями. Детективная лента Петра Домалевского, вышедшая на платформе Netflix, сделала достоянием мира историю преследования гомосексуалов в Польше: в середине 1980-х социалистические спецслужбы вели перепись гомосексуалов страны и, навесив общественно-порицаемый ярлык на 11 тысяч мужчин, превратили многих из них в изгоев.  

Как бы ни были архаичны обстоятельства, современный киноразговор о сексуальности неизменно выводит на размышления о свободе личности. Секс стал выражением политической борьбы в картине Родриго Сепульведы «Мой нежный матадор», экранизации автобиографического романа чилийского гей-активиста Педро Лемембеля о любовной связи кроссдрессера с революционером в середине 1980-х. Насколько безогляден такой протест, показывает сцена уличной акции: военные в бронежилетах велят демонстрантам ложиться на землю, все повинуются, и только дрэг-куин, жалкая «королева», которой нечего терять, кроме ридикюля, остается стоять, а затем протискивается меж невозмутимых людей в униформе. 

Преступление против квир-человека равно преступлению против человечности. В парадигме западной эта максима выглядит сейчас неоспоримой, но, оставаясь дискуссионной в российских обстоятельствах, она вынуждает понимать Queer Cinema в его исконном смысле — думать о его активистской, эмансипирующей природе. И зеркалом общественных перемен, и их катализатором квир-кино было уже в 1919-м, когда в освобожденной от цензуры Германии вышел Anders als die Andern, первый в истории гей-фильм, который первым же тематизировал несправедливость дискриминации гомосексуалов. 

Российский закон о «гей-пропаганде», фактически запрещающий открытое существование квир-человека в кино, делает ЛГБТ-темы потенциально опасными, а попытки противодействия — родом правозащиты. Как жест не только художественный, но и гражданский выглядят любые просветительские инициативы, будь то онлайн-показ короткометражки «Плохая дочь», в которой Светлана Сигалаева самым конвенциональным образом рассказала о юной лесбиянке и ее смятенных родителях, или же появление анимационной ленты «У всех мужчин должны быть туфли», оригинально представляющей реальную историю взросления транс-человека в России. В последнем случае ценность высказывания получила особое одобрение аниматоров: работа студентки Насти Лисовец получила спецприз жюри Большого фестиваля мультфильмов в Москве с формулировкой «За надежду на счастливый конец». 

Регулярность, с которой кинематографисты России заходят на квир-поле, можно понимать как желание делать кино равное жизни, отвечать на актуальные вызовы — «идти туда где, больно», говоря словами Райнера Вернера Фассбиндера. Но потенциальная токсичность «темы» взывает к осторожности, опасливости, избирательности, что норовит отбросить российских авторов в параллельное прошлое западного кинематографа: то, как сейчас допустимо показывать ЛГБТ-людей в стране Сергея Эйзенштейна, рифмуется с западным Queer Cinema 20-летней, а то и полувековой давности. 

Архаизмом выглядит травестия в «Прабабушке легкого поведения» Марюса Вайсберга, где советский трикстер притворяется валютной проституткой в советской Москве. Так кроссдрессеры комиковали в начале американских 1980-х («Тутси») или в конце 1950-х («Некоторые любят погорячее»), — в году 2021-м на эти шутки трудно смотреть, не испытывая за создателей «испанского стыда». 

Попытка серьезного разговора за неимением собственной квир-кинематографической традиции сообщает об архаике на уровне идеологем. Смерть гея стала реперной точкой в роуд-муви «День мертвых» Виктора Рыжакова, показанного на последнем «Кинотавре». «Драма принятия» составляет главный нерв картины, где мать в состоянии понять доносчика-деда, но с усилием длиной с фильм вынуждена согласиться с гомосексуальностью покойного сына. Кинодебют известного театрального режиссера обозначает дилеммы российской современности и позавчерашний день для Запада: гомосексуал как жертва, как без вины виноватый, как мученик — герой Дерека Джармена (1942–1994) и Сирила Коллара (1957–1993), но не Луки Гуаданьино и Айры Сакса.

Ситуация «вненаходимости» — особое состояние ЛГБТ-человека в тоталитарном обществе — характерна, кажется, для всего постсоциалистического пространства, с трудом усваивающего максиму о пользе равноправного единства в разнообразии. Для одних не существует, для других изменник, для третьих враг — таков герой румынской драмы «Маковое поле», получившей на киевском кинофестивале «Молодiсть» ЛГБТ-премию «Солнечный зайчик». Эуджен Жебеляну рассказал историю полицейского, тайного гомосексуаа, который оказался меж фронтов: по сюжету религиозные фанатики попытались сорвать показ ЛГБТ-фильма, а среди организаторов нашлись свои радикалы, готовые устроить аутинг гомосексуальному стражу порядка. Обозначая мнения сторон, фильм не стремится к развитию характеров и не предлагает какого-то выхода. Кажется, что противостояние между ортодоксами и либералами будет вечным, и вечно чужд будет для всех обыкновенный, «рядовой» гей. 

Стремительная эволюция русского романа XIX века, творческий взрыв в Стране Советов 1920-х позволяют робко надеяться на грядущий расцвет Queer Cinema российского образца. Пандемический 2021 год показал, увы, противоположную тенденцию. Самым важным текстом о состоянии российского кино в уходящем году стала публикация Би-Би-Си, где, помимо прочего, очерчены потери, которые несет кинематограф на квир-фронте: ЛГБТ остается табуированной темой. «Закон о пропаганде — он такой: по нему что угодно можно и что угодно нельзя», — приведены в публикации слова анонимного знатока. И это скорее «нельзя», нежели можно. 

Складывается впечатление, что в России иногда уже намека на «тему» достаточно для запрета, неважно, сколь влиятельны бы ни были заступники и какими бы яркими ни были имена. Наталья Кудряшова, в этом году получившая две награды за «Герду» на фестивале в Локарно, была принуждена к публичному протесту в борьбе за свой новый проект — «Ксения» — о блаженной петербурженке XVIII века, которая, овдовев, стала носить одежду покойного мужа и называть себя его именем. Продюсеров, наложивших вето на фильм, не убедили заверения режиссера, что она получила в РПЦ благословение на съемки о православной юродивой. В статье Би-Би-Си упомянуты и другие несостоявшиеся проекты, которые заслуживают тега #квир. Комедия «Захар открывает глаза» запускалась в производство дважды — и, похоже, оба раза тщетно. Ее сюжет в изложении разработчиков: «Простые краснодарские парни, которые выросли на сериале «Бригада», шашлыках и пивнухах, начинают общение с молодым гомосексуалом».  

Ценность квира как повода для высказывания не оспаривается российскими кинематографистами — по крайней мере, теми, кто хочет дышать с «большим миром» в унисон. Иван И. Твердовский, автор «Конференции», одной из главных российских лент этого года, ответил утвердительно на мой вопрос, интересны ли ему как режиссеру ЛГБТ-темы. Продюсер Александр Роднянский объявил о намерении вылепить сериал международного уровня из полуанекдотической истории о визите в позднесоветскую Москву немецких гей-активистов («Краcная радуга»). В начале года режиссер Оксана Бычкова, представляя свою лирическую «зимнюю» комедию «Чего хочет Слава», говорила: «Для меня важно было, что в фильме есть некарикатурная гей-линия. Я действительно переживаю из-за роста гомофобии у нас в стране, и мне кажется необходимым снимать простые и человеческие истории с героями-геями». 

Строгость государственной гомофобии нет-нет да искупается необязательностью ее применения. Министерство культуры России указано в числе патронов «Купе номер шесть», — роуд-муви Юхо Куосманена о поездке на российский север студентки-иностранки, которая, покинув Ирину и Москву, оказывается в Мурманске вместе с новым знакомцем Лехой. Обозначение картины как финской кажется недоразумением: действие ленты-травелога разворачивается в России, там говорят преимущественно на русском и играют главным образом русские актеры. Но думается, что фильм вряд ли бы состоялся, не будь он международной российско-финско-эстонско-немецкой копродукцией: обаятельными выразителями неконвенциональной сексуальности на российских экранах могут быть только иностранцы.  

Ни на что, кажется, не претендуя, «Купе номер шесть» выдвинуто от Финляндии на премию «Оскар» — симпатичный маленький фильм дает любопытный пример бесконфликтного присутствия «темы» в разных информационных средах: от Ирины к Лехе — эта траектория на Западе прочитывается как выражение бисексуальности главной героини, в России же может рассматриваться как доказательство в пользу популярного у ортодоксов заблуждения: «Она потому лесбиянка, что у нее мужика хорошего не было». И чудесная киногения Юры Борисова, сыгравшего парня-ухаря, вполне убедительна в качестве весомого аргумента. 

Насколько парадоксально Queerness существует в России, показывает пример Константина Богомолова, режиссера и актера, который в сериале «Псих» вполне убедительно сыграл психоаналитика, лечащего гея от внутренней гомофобии (мужской поцелуй прилагается), а в медийном пространстве прославившегося реакционным «манифестом», где квир-люди («босховский ад», «мультикультурные гендерно-нейтральные черти») со страстью, достойной лучшего применения, используются в качестве публицистического инвентаря. 

Восполним ли ущерб, наносимый российским законом о «гей-пропаганде», можно будет понять только тогда, когда варварская «норма» уйдет в прошлое. Безусловно, кое-что утрачено уже безвозвратно — например, зрительское удовольствие от некупированных фильмов, от знакомства с авторским замыслом, который не тронули цензурные ножницы. Минувшей весной несколько недостающих минут с участием голых Колина Фёрта и Стэнли Туччи выставили в некрасивом свете российских прокатчиков британской драмы «Супернова» о стареющей гей-паре. Повторилась история 2019 года, когда в байопике «Рокетмен» Элтон Джон, один из самых знаменитых гомосексуалов планеты, остался вдруг без мужа и детей. «Искушению» Пола Верховена, которому аплодировали Канны, повезло, впрочем, еще меньше: вычурное и многофигурное костюмное кино о любви женщины к женщине и Богу не получило в России прокатного удостоверения.

Сколько квир-сюжетов и тем ждут в России своих режиссеров, можно понять по документальному ютуб-сериалу «Квирография». 12 городов, десятки судеб: ветеран Чечни, ставший дрэг-куин; транс-человек, увлекающийся реконструкцией; лесбиянки-охотницы; небинарный человек, занимающийся правозащитой. В проекте Карена Шаиняна «буквы» радужной аббревиатуры представлены с необычным для России оптимизмом, который прочитывается как современный и уместный в координатах мирового квир-кино, все дальше и все стремительней уходящего от страдалиц-американок «Детского часа» и британской «Жертвы» в эмблематичном исполнении Дирка Богарда (оба фильма отметили в этом году 60-летие). 

Запрос на счастье в новейшем квир-кино особенно ощутим, в чем, возможно, реакция на эмоциональную монотонию самоизоляции. В Германии это ярко выразила картина Хенрики Кулль, эмоциональный итог которой вынесен уже в название — Glück. Там шершавостью приемов берлинской школы до любви отполирована приязнь двух сотрудниц борделя. Где могла быть социальная критика — только достоверная фиксация будней секс-работниц. Где классическая драма о падших норовила бы обернуться трагедией — нашлось место для драмеди с жизнеутверждающей моралью: жизнь может быть хороша и такой, как есть. 

В сверхновом западном квир-кино все больше солнца. Им буквально пронизан Boy meets Boy, в референсах которого — россыпь знаменитых фильмов-дуэтов, фильмов-романсов — хоть «Перед рассветом» Ричарда Линклейтера, хоть Weekend Эндрю Хэя, новая британская ЛГБТ-классика. Встречу парня с парнем, берлинца с лондонцем, белого и темнокожего, полнометражный дебют испанца Даниэля Санчеса Лопеса спрессовывает в маленькую жизнь, в котором столько взаимного счастливого любовного чувства, что вроде хватило бы на целую жизнь. Внешний мир ничем не угрожает этим молодым мужчинам, у них, кажется, только одна проблема — разобраться с миром внутренним, что зрителю с опытом жизни в стране гомофобной может показаться утопией. Консервируя умонастроения современного западного гея, картина-пастораль ловит время очень точно, с элегантной небрежностью уверенного в своих силах человека. 

Пока квир-кинематографисты все рачительней распоряжаются оптимизмом, большое, конвенциональное кино все разнообразней в модификации Queerness. Диснеевский апдейт «Золушки» подарил миру гендер-флюидную фею в исполнении Билли Портера. Netflix, оправдывая негласное звание министерства мирового квир-просвещения, выстрелил Single All the Way, первой в своей истории рождественской гей-комедией «для всей семьи». Все тот же стриминг показал на всю планету своих подписчиков «Власть пса» о гомофобии гомосексуала, с которой Джейн Кэмпион вернулась в большой кинематограф после 12-летнего перерыва.

«Власть пса» может заметно пополнить наградную коллекцию Кэмпион «Золотым глобусом». Ее неовестерн — среди чемпионов по количеству номинаций на Golden Globe. Другой вопрос, насколько новаторской можно считать эту работу, получившую премию за режиссуру в Венеции и звание главного квир-фильма фестиваля в Сан-Себастьяне. Взявшись рассказать о модификации токсичной маскулинности, Кэмпион доказала, что способна мастерски миксовать драму и психологический триллер в пределах этнографической фрески. Но сам ход режиссерской мысли едва ли можно назвать оригинальным. То, что было ново в «Американской красоте» (1999), выглядит общим местом в году 2021-м. 

Пока в одной части глобуса пестуют локальную патриархальную гордость, в другой — все успешней взывают к пересмотру сложившихся конвенций. Эффект домино вызвал громкий каминг-аут Эллиота Пейджа, ранее известного в Голливуде как «Эллен Пейдж». Актер рассказал о своей трансгендерности, чем не только поспособствовал видимости транс-людей в мировом кинопроцессе, но и вызвал настоящий тектонический разлом одного национального кинематографа: в феврале этого года 185 негетеросексуальных актеров Германии совершили коллективный каминг-аут. «Теперь с этим покончено!» — их портреты были опубликованы в газете Süddeutsche Zeitung, а отдельно на 16 языках, включая русский, вышел и манифест под тегом #actout: «До сих пор бытовало мнение, что если мы раскроем определенные грани нашей идентичности <…>, то внезапно утратим способность изображать определенных персонажей и отношения. Как будто эта видимость несовместима с нашей способностью убедительно воплощать роли. Но этой несовместимости не существует. Мы — актеры. Нам необязательно быть теми, кого мы играем. Мы играем других людей — в этом суть нашей работы». 

Все более уверенно избавляясь от рубища жертвы, современный квир-человек все более естественно вписывается в окружающий, сколь угодно рядовой ландшафт. «Лебединая песня» Тодда Стеффенса фиксирует не только последние эскапады пожилого гея в нынешней одноэтажной Америке: Удо Кир в лучшей, пожалуй, роли в своей пестрой фильмографии сообщает о скором исчезновении целого пласта ЛГБТ-субкультуры, существовавшей тайно и тем на свой лад интересной. В своем элегически-эксцентричном кино Тодд Стеффенс напоминает об исчезновении особого чувства союзничества, сопричастности, которое нынешние квир-люди могут испытать, пожалуй, только во время прайдов — «маршей достоинства». Теперь, если мужчина хочет встать на каблуки и украсить голову люстрой с висюльками, то ему не нужно для этого идти в гей-клуб — его встретят с распростертыми объятьями и на красной дорожке, Билли Портер, звезда сериала «Поза», подтвердит. 

Гомосексуальность главного героя во французской драмеди «Все прошло хорошо» не формирует сюжета, но уместно характеризует главного героя, — деспота-мизогина «старой школы», который, оказавшись прикованным к постели, требует от исполнительных дочерей организации эвтаназии. В своей новой картине, жанр которой можно обозначить как «социальная комедия», Франсуа Озон представляет гомосексуалов равными реальности, а не нормам политкорректности, и в этом смысле картина, безусловно, принадлежит ко дню завтрашнему, где ни гендер, ни сексуальные преференции не нуждаются ни в педалировании, ни в замалчивании. Во «Все прошло хорошо» существование разбитого инсультом старика осложняет его докучливый экс-любовник — он все требует дорогие часы, и режиссер, знающий толк в квир-чувстве, не дает определенного ответа, скрывается ли в том банальная алчность или же столь же рядовое, но столь подкупающее желание пожилого мужчины задержать уход бывшего возлюбленного, которого и любил, и бил, и бил, и любил.