Режим видения

Тяжело поспорить, что войны XXI века кардинально видоизменились из-за своей технологизации, то есть внедрения в военную индустрию техногенных и предельно рационализированных практик, помогающих тем или иным способом избежать смерти подчиненных. Это сопровождается повсеместной компьютеризацией подготовительных процессов (разведка, сбор данных, изучение местности и т. д.), своеобразным протезированием солдат (различные приборы ночного видения, регистрирующие инфракрасные, ультрафиолетовые, терагерцовые излучения) и, главное, появлением на сцене боя дронов.

Концепция беспилотника активно развивалась на протяжении всего XX века, столь «богатого» на военные конфликты. Но настоящий прорыв был совершен на рубеже веков, когда была использована технология GPS, позволившая вывести БПЛА на новый уровень. С того момента ни одно столкновение не обходилось без использования «бесчеловечной» машины: Ирак, Афганистан, Персидский залив, Косово — это лишь некоторые примеры из огромного списка, пополняющегося до сих пор, уже в прямом эфире. «Война дронов», еще один шаг к новому типу войны, «конфликт будущего» — в информационном пространстве эти тенденции набирают все бо́льшие обороты. И сегодня, находясь настолько близко, насколько это возможно, мы — вынужденные свидетели трансформации не только военного, но и обывательского тела, бытового пользователя, чья форма восприятия катастрофы приобретает новые, но устрашающие черты.

Возвращаясь к «новинкам» на плацдарме военных действий, отметим важное свойство — они тем или иным способом взаимодействуют с оптикой. Внедрение разных видов оптики кардинально изменило подход к войне, но в данном случае нас интересует два аспекта: идентификация и дистанция. Первая происходит на световых скоростях, позволяя производить узнавание противника за доли секунд. Сюда же относится технология распознавания лиц, распространенная во многих крупных городах мира. Что касается дистанции, то можно констатировать тот факт, что дрон (оптический прибор которого — опора данной технологии) оставил в прошлом все пространственные ограничения, заменив их на дисплейные показатели. Вырванный из привычной формы коммуникации на поле боя солдат располагается в комфортабельном офисе с кондиционером. Подобное дистанцирование от противника выводит асимметричность боевых действий на новый уровень. Столь желаемая цель гарантированной безопасности бойца (какой парадоксальной бы она ни была) достигнута, ведь возможность на ответный огонь условного противника сведена к минимальному показателю.

В итоге мы сталкиваемся с симбиозом оптики и электроники, катализирующим процесс как производства, так и восприятия насилия. В целом ряде фильмов наблюдается разносторонняя рефлексия подобной технологизации войны, и совсем недавняя работа Элеонор Вебер «Ночи больше никогда не будет» приходит в голову первой.

Сюжет прозаичен и состоит из закадрового рассказа режиссера о современной войне, технологиях надзора и их влиянии на жизненный процесс. Отправной точкой в работе, скорее, является голос, подкрепляемый смонтированными видеодокументами. Они были сняты нашлемными камерами пилотов боевых вертолетов, участвовавших в военных действиях в Сирии, Афганистане и Ираке. Иногда в объемные монологи попадает пересказ фрагментов из диалога с Пьером Ви, одним из стрелков подобного летательного аппарата. Реален он или же является удобной авторской выдумкой — неизвестно. Этот нюанс, впрочем, лишний раз подчеркивает одну из главных тенденций работы — проблему настоящего и иллюзорного.

Все предварительные процедуры завершены: бензин залит в бак, загружен полный боекомплект, лопасти медленно набирают обороты. Механическое тело ожидает пилота — последнюю часть организма нового вида, еще не описанного исследователями. Происходит слияние взглядов разной природы, нужна полная синхронизация. Шинкуя воздух над собой, вертолет взлетает на рабочую высоту. Находящийся внутри экипаж не знает ветра, жары и холода, он отрезан от окружающей жизни вакуумным пространством, тишину которого прерывают звуки выстрелов и вечно повторяющиеся Roger that и Fire. Этот союз человека и машины образует средство уничтожения невиданных ранее масштабов, где нажатие одной кнопки запускает каскад сложнейших процессов, итогом которых становятся ошметки тел. Но перед нажатием должно произойти узнавание мишени, идентификация. Единственный источник сведений об окружающем мире имеет форму прямоугольного экрана, являющегося новым полем визуального (виртуального) опыта войны.

Технологическая автономность оптики вызывает головокружение и тошноту. Постоянные прыжки по разным увеличениям, всевозможные спектральные мутации взгляда и дисплейные элементы. Используя подобные протезы, мы как бы дискредитируем человеческий глаз, признавая, что его мощности уже не хватает для поставленных задач (причем не только в военном деле, но и в биологии, медицине, астрономии, физике и т. д.). Модифицированная камера видит все и всегда, она не моргает, в увлажнении роговицы нет необходимости. Наоборот, сухая резкость, абсолютная ясность и бесперебойность в работе техники — основные требования наблюдателя: «Все снимается даже тогда, когда ничего не происходит». И даже записи смотреть совсем необязательно: «Они не предназначены для просмотра». Возникает ощущение навязчивого желания наблюдающего субъекта снять и сохранить на жестком диске все происходящее ради самого факта обладания новой, отслоившейся «реальности» — big data.

Но, невзирая на столь внушающую модификацию глазного яблока, в какой-то момент происходит осечка, сбой системы. Объект найден, снаряд выпущен, цель уничтожена. Ошибка обнаружится лишь потом, спустя какое-то время. Убит невиновный, не представляющий опасности человек (или, что бывает чаще, группа людей). Неверно указанный адресат — провал операции. Необходима ревизия всего устройства, неисправность должна быть исключена. И после тщательнейшей проверки она найдена: синхронизация взглядов камеры и пилота прошла неудачно, между ними остался зазор. Создается впечатление, что этот баг берет свое начало в сущности самого человека, чьи строчки кода полны противоречий, приводящих к неисправностям.

Предаваясь фантазии, можно вообразить вариант развития событий, при котором в какой-то момент активного технического прогресса военный аппарат сможет не только видеть за человека, на счету которого большинство неточностей, но и решать. Средство перерастет не только цель, но и пользователя. Пользователя, давно разучившегося ориентироваться самостоятельно, ведь аппарат делает это за него. Еще Поль Вирильо в своей работе «Машина зрения» говорил о нерелевантности взгляда свидетелей преступления:

«…бесполезность рассказа того, кто был на месте преступления. Вопреки значению осведомителей и подробным рапортам инспекторов человеческий взгляд уже не является источником значения, он уже не направляет поиск истины…» [Вирильо П. Машина зрения / пер. с фр. А. В. Шестакова; Под ред. В. Ю. Быстрова. СПб.: Наука, 2004. С. 82]

И в скором будущем мы, возможно, перестанем развязывать военные конфликты, потому что делегируем эту обязанность надежному техническому мозгу, который на основе общих материалов и архивированных в видеоформате данных будет просчитывать всевозможные варианты протекания войны, чтобы в итоге огласить наиболее вероятный результат. В той же «Машине зрения» читаем:

«Деяние видения оказывается деянием до действия…это своего рода преддействие…появляются «машины видения», призванные видеть, предвидеть вместо нас, машины синтетического восприятия, способные заменить нас в некоторых областях…» [Вирильо П. Машина зрения / пер. с фр. А. В. Шестакова; Под ред. В. Ю. Быстрова. СПб.: Наука, 2004. С. 110]

Автономный механизм, делающий все за нас, — не это ли мечта человека? Останется лишь преклониться перед новым Богом, поделить территории и казнить указанное в графе «Потери» количество человек, дабы сохранить миф войны и ее священности. Выхолощенная, стерилизованная бойня, в которой один уже победил, а другой уже проиграл. Предел рационализированной войны, находящейся в завороженном вращении вокруг собственной оси, скашивающим людей пачками для выполнения плана превентивной статистики.

Вопрос антиципации событий находит частичную реализацию в работе Спилберга «Особое мнение», в центре которой находится организация Precrime, обладающая технологией профилактики преступлений. С ее помощью правоохранительные органы предсказывают будущие беззакония (преднамеренные и непреднамеренные убийства) и проводят операции по их предотвращению. Пойманный, соответственно, получает наказание за несовершенное правонарушение. Эта машина предсказаний, состоящая из трех генетических мутантов, возводит прозрачность событий в энную степень. А может быть, и вовсе делает Событие невозможным как таковое:

«В этом и заключается вся проблема антиципации. Есть ли еще шанс произойти тому, что тщательно запрограммировано? Есть ли шанс быть истинным тому, что тщательно и наглядно доказано (показано)?» [Бодрийяр Ж. Дух терроризма; Войны в заливе не было / пер. с фр. А. Качалова. Москва: РИПОЛ классик, 2016. С. 29]

Безопасность и очевидность получены в обмен на событийность и случайность. Подобная сила, граничащая со сверхъестественным, наконец сможет пресечь любые ошибки и неоднозначности.

Вернемся к более правдоподобной работе Вебер и поставленному вопросу, что же за зазор находится между двумя позициями взгляда, между камерой и пилотом? Он, парадоксальным образом, рождается как раз из того же стремления к технической четкости и ясности в любом месте и в любое время. Черно-белый экран перед глазами размывает границу между комбатантом и нонкомбатантом. Отличить АК-47 от граблей уже не представляется возможным: слепое пятно системы. Каждый — потенциальный террорист, каждый — вооружен и опасен. Словно в порыве мести, иллюзия приобрела фатальные последствия. В наивной попытке ее уничтожить, удалить любую неоднозначность, она появляется во всей своей убийственной радикальности, поднимая ставки до небывалых высот. Тот самый процесс идентификации перед выстрелом деградировал из-за его «пикселизации». Грегуар Шамаю в «Теории дрона» дает свое толкование причинам исчезновения идентичности другого:

«Лишая врага возможности непосредственно участвовать в военных действиях, которые стали чем-то весьма расплывчатым, мы также лишаем себя возможности их распознавать» [Шамаю Г. Теория дрона / пер. с фр. Е. Блинова; дизайн К. Благодатских, А. Наумова. Москва: Ад Маргинем Пресс, 2020. С. 174]

Иначе говоря, если угрозы для солдата нет, то как вообще распознать ее в окружающих? Так или иначе, под натиском снарядов безразличными становятся не только городские рельефы, но и всякая социальная, политическая и экономическая характеристика. Фугас преобразует коммуникацию, делая ее односторонней, на него невозможно ответить и его остается только беспомощно принять.

Обезличенные пиксели, белые кляксы на мониторе — это больше не Враг, борьба с которым имеет принципиальный момент:

«…больше нет противника, есть лишь непокорный элемент, который необходимо нейтрализовать…» [Бодрийяр Ж. Дух терроризма; Войны в заливе не было С. 91]

Это как бы больше и не убийство вовсе, оно потеряло всю свою аффективную и символическую мощь. «Я спросила у Пьера Ви, убивал ли он когда-нибудь реально. Он ответил: «Нет»». Осталась лишь виртуальная дезинтеграция нажатием одной кнопки, стерильное уничтожение «белого карлика», потерявшего свою плотность окончательно. Пилот отстранен от своих действий — «охлажденное» убийство. Противостояние, где у противника нет шансов на победу, теряет всю свою сущность. Оно антиципировано, математически выверено, поражение здесь попросту невозможно. Человек смог убить «настоящую» войну и, играясь с ее аугментированным трупом, пытается убедить себя и окружающих, что борьба все еще имеет прежний вид и смысл.

Другая работа, акцентирующая свое внимание на различимости противника, — картина Клемана Кожитора «Ни на небесах, ни на земле» — подходит к проблеме технологической оснащенности взгляда с иной стороны. Повествование строится вокруг отряда Французской армии, находящегося на афгано-пакистанской границе в 2014 году. Основная задача группы — мониторинг ситуации в небольшой деревне, находящейся неподалеку от их дислокации. Спокойное наблюдение иногда прерывается перестрелками с членами «Аль-Каиды» (запрещенная в России террористическая организация) и разборками с местными мусульманами. Но с какого-то момента один за другим начинают бесследно исчезать солдаты отряда. И одна из возможных причин имеет глубоко религиозные корни, ведь территория расположения французских вояк — земля Аллаха, и того, кто на ней уснет, он забирает.

Снаряжение у группы полное и современное — автоматические винтовки и пулеметы, поддержка с воздуха, укрепленные доты. Но ведущая роль выделена ПНВ всевозможных вариаций. Даже зрителю находят одну пару новейших светочувствительных очков, вынуждая видеть его там, где видеть невозможно; заставляя видеть его так, как видят сами солдаты, для которых существует только черное и белое, только хороший и плохой, только он и враг. Это война, проходящая в другой плоскости, где вместо пуль и гранат есть только черно-белый фильтр, дематериализующий противника и нейтрализующий человеческую идентичность:

«Они не в состоянии представить себе Другого и, следовательно, вести войну персонально. То, с чем они воюют, — это инаковость Другого, а то, к чему они стремятся, — редукция этой инаковости, обращение в свою веру, а в противном случае, если редукция окажется невозможна, истребление» [Бодрийяр Ж. Дух терроризма; Войны в заливе не было С. 32]

Постоянное использование в репликах слов «видеть», «наблюдать», «заметить», «невидимый» и других — лишь небольшие намеки на проблему видения. Один из диалогов представляет наибольший интерес:

— Послушай, если я усну, с гор спустится человек и убьет меня, оттащит подальше и сожжет. Ты придешь и подумаешь на Аллаха, но орудовал ведь человек. Ты не видел Аллаха, ты не можешь быть уверен.

— Могу.

— Как ты можешь быть уверен в том, чего никогда еще не видел?

— Смотри на них, сейчас темно, тех людей ты не видишь. Разглядеть можешь лишь в бинокль. Ты их не видишь, но это не значит, что их там нет. Просто у тебя нет бинокля.

Современные визуальные технологии произвели своего рода насилие над насилием, запихав его в пиксель жидкокристаллического экрана. До этого оно имело другую структуру, а следовательно — другую реализацию и восприятие. Текст не так точен и красочен, да и деформация события слишком сильна. Фотография статична, ей не хватает протяженности, некоторой повествовательной развертки. Видео — инструмент другого порядка. Объединяя в себе отражение и пересказ, оно выводит состояние соприсутствия на новый уровень. Наблюдать за потусторонним террором в высоком качестве и полной безопасности — ранее недоступная «роскошь» репрезентации. 

Но при повторе процесса съемки и последующего просмотра раз за разом создается парадоксальная ситуация разнонаправленного движения: объектив приближается к событию, в то время как зритель отдаляется от него ровно с такой же скоростью:

«Чем больше, как нам кажется, мы приближаемся к реальности (или достоверности), тем больше от нее мы отдаляемся, потому что ее не существует. Чем больше мы приближаемся к реальному времени события, тем больше мы впадаем в иллюзию виртуальности» [Бодрийяр Ж. Дух терроризма; Войны в заливе не было С. 47]

Отдаленные от случая, мы наблюдаем за его законсервированной копией, переживание заменяется потреблением. И этот процесс имеет глобальный характер. Вся неожиданная событийность сливается в единый и неразличимый поток данных, приобретающих вид новостной ленты в социальной сети. Спорт, политика, игры, война, еда, митинги, мемы, философия, бизнес, религия, музыка, гуманитарные катастрофы, кино. Через жернова контента проходит любое событие, превращаясь в кастрированную версию себя в прошлом. Да и прошлого словно не существует, все находится в твоем кармане, в смартфоне последней модели. Несколько веков истории — в паре минут. Тысячи километров — в одном движении пальца. Убийство сотни людей — в сантиметре от музыкального клипа или видео с котенком.

Подобные метаморфозы задают режим видения для пользователя социальных сетей и потребителя новостных лент, и его характерная черта — безразличие. Новость, подавляя предыдущее событие, передает эстафету девальвации следующему отфильтрованному происшествию, задача которого — встроиться в один бесконечный и бессобытийный ряд, из избыточности которого рождается неразличимость:

«Война, надо сказать, представляет собой жестокое испытание. К счастью, никто не будет требовать от того или иного эксперта, генерала или интеллектуала на содержании объяснений нелепостей и абсурда, который они изрекли сегодня, потому что их затмят нелепости и абсурд дня завтрашнего. Вот так все и амнистируются благодаря сверхскоростной последовательности ложных событий и ложных обсуждений» [Бодрийяр Ж. Дух терроризма; Войны в заливе не было С. 50]

И, возможно, в один момент данных будет так много, что нельзя будет найти необходимую информацию, потому что нужная ссылка будет находиться на 100-й странице. Новая Забывчивость — недостаток, возникший из избытка, основанный на вечном расширении информационного поля зрения.

Жижек в своей работе «О насилии» в одной из глав полемизирует с Сэмом Харрисом, публицистом в областях религии и философии, мечтающем о некой «пилюле правды». Этот особый препарат служил бы инструментом пытки и средством ее сокрытия, то есть обеспечивал бы результат без видимых побочных эффектов. Исследуя легитимность данного подхода, Жижек приходит к выводу, что

«Харрис со своей воображаемой «пилюлей правды» стремится отменить измерение ближнего. Подвергаемый пыткам субъект — это больше не ближний, а объект, боль которого нейтрализована, сведена к свойству, к которому нужно применять рациональный утилитарный расчет. Здесь исчезает бездна бесконечности, которая присуща субъекту» [Жижек С. О насилии / пер. с англ.: Артем Смирнов - введ., гл. 1, 2, 3, 4; Екатерина Лямина - гл. 5,6. эпилог]

Субъект, наполненный жизненным опытом и имеющий полноту чувствования, становится лишь «плоской биологической машиной, лишенной глубины». И риторика словенского философа пугающе близка сегодняшней проблеме, ведь ту же самую плоскость, расплющивающую любую субъектность, видит перед собой пилот дрона. Но «пилюля», приобретшая вид экрана, гораздо страшнее — она прописана как наблюдаемому, так и наблюдающему. Все мы «пациенты» — не только солдаты, управляющие дронами и их противники, но и каждый пользователь Всемирной паутины, сидящий перед планшетом, смартфоном или компьютером, чья собственная чувственность нейтрализована, а глубина другого аннулирована плоскостью черного экрана.

«Возможно, урок, который нужно усвоить, заключается в том, что для мирного сосуществования различных образов жизни иногда необходима доза отчуждения. Иногда отчуждение — это не проблема, а решение» [Жижек С. О насилии / пер. с англ.: Артем Смирнов - введ., гл. 1, 2, 3, 4; Екатерина Лямина - гл. 5,6. эпилог]

В противовес этой безобразной и насильственной плоскости необходимо, сменив режим видения, создать своего рода зону остранения, задача которого

«не приближение значения к нашему пониманию, а создание особого восприятия предмета, создание видения его, а не узнавания» [Шкловский В. О теории прозы. Москва : Советский писатель, 1983. С. 18]

Режим видения, который позволит преодолеть насилие этой бесконечной новостной «ленты» и распознать за смутными (или напротив — чрезвычайно четкими) пикселями обратно людей. Со своей культурой, религией, расой, одним словом — жизнью. Накануне исчезновения.