Война и «мир» угнетенных. Дети и женщины под угрозой. Театральный опыт травмы. Реконструкция убийственных событий. Смерть, дроны и видео. Репрессивная обыденность. СССР, Россия и Америка.
Мы начинаем проект (НЕ)НАСИЛИЕ. Нас ждут — в регулярном режиме — материалы, изучающие столь ненасытную проблематику с разных сторон, из темных углов.
Мы задумали эти тексты давно. Но удерживали их. Теплилась смутная надежда, что взгляд аналитиков просветлится, что действительность подаст знак, что случится «поворот винта». Увы. Не дождались. «Светлый путь» застрял в прошедшем времени и в кавычках заголовка известного фильма. Бравурные новости (а их не счесть) подрываются сокрушительной — немыслимой в нашем веке информацией. Но и без нее тревога, мягко говоря, распыленная в фильмах, спектаклях, драматургии, обретает подлую значимость.
Мы начинаем наш проект с рассуждения о Льве Николаевиче Толстом. Для него, как известно, но слишком часто забывается, не берется в расчет, не теребит душу, — ненасилие было мантрой, стоившей ему отказов в публикации (статьи «Одумайтесь!») и в других действиях, направленных против его радикальности (не только в этом вопросе). Мы, однако, полагаем, что именно его голоса, его непримиримости, его жизненных установок, его нежелания молчать, его зеркала (если революции, то нравственной) сегодня недостает. И настаиваем на перечитывании Льва Николаевича.
Вступительное слово — заместитель главного редактора журнала «Искусство кино» Зара Абдуллаева
И когда режут козленка, и когда бьют солдата или крепостного, и когда запирают ребенка в чулан, все взрослые думают, что «это нужно». А Толстой с первых же проблесков сознания не думает, но твердо знает, что это «не нужно».
Павел Басинский — о философии Льва Толстого непротивления злу насилием, чьи истоки берут начало в раннем детстве.
Элем Климов понимал, что фильм будет насильственно жестоким, может, непереносимым для зрителя. Он сказал об этом Адамовичу. «Пусть не смотрят, — ответил тот. — Мы должны это оставить после себя. Как свидетельство войны, как мольбу о мире».
Виктор Филимонов предлагает свой взгляд на методы репрезентации предвоенного, военного и поствоенного насилия на отечественном экране.
«Полковник Курц — идеальное воплощение архетипа Вотана в интерпретации Юнга. Знаки-символы, подаваемые ему из бессознательного, активизировали сознание и породили новую жизненную установку, якобы указывавшую на разрешение конфликта в мистифицированной форме воссоединения с прошлым через коллективное бессознательное, что он и осуществляет через ритуально-магическую практику».
Нина Цыркун заглядывает в «сердце тьмы» и рассказывает как голливудские режиссеры обнажали симптомы ПТСР в фильмах о боевых действиях во Вьетнаме, Ираке, Персидском заливе.
«Подросток выходит на улицу и куда-то направляется, предоставленный самому себе. Он идет в соседний двор, вдоль канала, на пляж, к реке. Отвлекается, останавливается, идет дальше. Он в постоянном движении, неотменимом и плотном. Смыслы многочисленны, но не окончательны, ориентиры хрупки. И подросток вязнет, как в бергсоновском неделимом пространстве-времени, в этом движении — переходном возрасте как транзитной зоне, когда ни цель поездки, ни ее финальный пункт неясны».
Ирина Марголина размышляет о вечной прогулке подростков советского кино, их настоящем продолженном времени и непреднамеренных рифмах с американскими ровесниками.
«Делая травму объектом своего исследования (или инспирацией), художник взращивает в человеке критическое отношение к притворяющимися нормальными вещам — вроде насилия, скрытого проявления власти или угнетений разных родов и видов».
Кристина Матвиенко выясняет, как психодрама и перформативные практики позволяют авторам внедрять зрителя в процесс обнажения и зализывания ран.
«Постфронтовые неврозы женщин с оружием остаются для зрителей в слепой зоне. Традиция говорить о женской травме, в отличие от переживаний ветеранов-мужчин, так и не сложилась. Но кое-где, хотя бы в качестве заметок на полях, авторы все же прикасались к образу демобилизованной, изможденной ментально и физически. Ни в чем не отличной от ветерана-мужчины и, одновременно, совсем другой».
Сергей Кулешов пытается по отдельным сюжетам и сценам собрать коллективный портрет героини, очутившейся внутри посттравматического пространства.
Создается парадоксальная ситуация разнонаправленного движения: объектив приближается к событию, в то время как зритель отдаляется от него ровно с такой же скоростью.
Молодой автор Никита Гриньков размышляет о войне, которую мы все чаще наблюдаем через объектив камеры беспилотника.
К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:
Google Chrome Firefox Safari