«Вы, может, не поняли. Я — Гладильщиков»: памяти кинокритика

У кинокритика Юрия Гладильщикова есть одно уникальное свойство — он с читателем всегда на равных. Говорю в настоящем времени, потому что Юрины тексты всегда настраивают на диалог, и продолжить его можно хоть сегодня, хоть завтра. Не помню ни одной его заметки, рецензии, статьи, написанных свысока, с позиции эксперта, который лучше вас знает мировое кино. Не было никогда и попыток чему-то читателя учить, вставать в морализаторскую позицию. У него был азарт разбираться, вникать вместе с читателем: ух ты, что я сейчас посмотрел! А ну-ка, как оно устроено? Что в этом нового? Что крутого? За это его и любили. Не за «я вам сейчас объясню», а за «я вам сейчас расскажу» — разница кажется вроде бы небольшой, но она принципиальна, а для Юры эта демократичность письма была попросту органична. Хотя цену он себе знал. Перед каким-то пресс-показом девушка, которая записывала приходящих журналистов, спросила, из какого он издания. Юра тяжело навис над столом: «Вы, может, не поняли. Я — Гладильщиков». 

В этом не было никакого самодовольства, одно удивление, немного даже комическое. В то время казалось, что Гладильщикова знают все, кто хоть немного интересуется актуальными кино. И в каком бы издании Юра ни работал (в «Независимой», «Сегодня», «Итогах», «Известиях», «Ведомостях»), он пытался обустроить там свой авторский уголок и перетащить любимые форматы: трехчастные рецензии («о чем это», «плюсы», «сложности»/«странности») и списки лучших фильмов по итогам каждого года, из которых к 2008-му сложилась книга «Справочник грез» с подзаголовком «Путеводитель по новому кино», где в той же простой и понятной структуре описаны 240 фильмов, вышедших за предыдущее десятилетие. Я сейчас достал ее с полки и обнаружил кучу закладок — то есть мне и по рабочей надобности, а чаще просто так было интересно посмотреть, что подметил в той или другой картине Юра. И незаметно я проваливался в какой-то внутренний диалог, спорил или дополнял, как будто текст был живым собеседником. Может, дело еще и в том, что Юра всегда любил почти разговорный стиль (при этом безусловно чувствуя отличия устной и письменной речи), он критик-киноман и критик-просветитель. Можно было бы сказать, что из всех наших кинорецензентов он был самым доброжелательным, но дело не в благодушии. Просто главный азарт Гладильщикова — найти в фильме актуальный, а если повезет, неожиданный смысл. Выудить трактовку, возможность которой иногда важнее художественного качества картины. В его лексиконе не найти, по-моему, слова «скучно».

Тем печальнее думать о том, как он постепенно выпадал из профессии, а потом и из жизни, все больше замыкался, обрывал связи. Он пришел в российскую культурную журналистику, когда она еще только искала новый язык, и был одним из самых азартных ее созидателей. Он прожил в ней счастливые годы расцвета, но как будто не смог пережить ее немоты. Мы последний раз говорили с ним три года назад — большей частью о том, что от профессии ничего не осталось. После несколько раз договаривались созвониться, но так и не вышло. Как написали его жена и дочь, Юра заранее попросил, чтобы похороны были непубличными. И меня ранит то, что он не дал попрощаться, может быть, именно потому, что и жизнь его, и тексты были прежде всего жаждой диалога, общения. А когда эта жажда иссякла, то не осталось и сил продолжать. И теперь у меня не идет из головы то, что когда-то написал Ходасевич о Блоке: «Он умер от смерти».