Сигурни УиверМир, который я люблю, — это медленный мир, это медленная жизнь

— С премьеры «Моего года в Нью-Йорке» на Берлинском кинофестивале прошло больше года. Как изменилось ваше отношение к фильму за это время?

— Мне кажется, сегодня я люблю его даже больше. Я вспоминаю нашу команду, которая почти полностью состояла из женщин: художниц, декораторов... Я вспоминаю, как они работали над фильмом, как они вновь и вновь переделывали какие-то вещи ради достижения результата. Знаете, это было похоже на процесс написания любовного письма: ты пишешь, потом зачеркиваешь и переписываешь заново — вот как выглядели съемки «Моего года в Нью-Йорке». Да и вся история, которую мы рассказываем в картине, — она ведь про важность письменного слова. Это признание в любви тексту, литературе. И мне кажется, что такой начитанный режиссер, как Филипп Фалардо, оказался идеальным постановщиком для нее. Наш фильм — история о том, как я снова возвращаюсь к образу письма, как чтение превращается в беседу. Когда ты читаешь Сэлинджера, тебе кажется, что он разговаривает именно и только с тобой. И вот ты отвечаешь ему, пишешь свое письмо, создаешь свое любовное послание. Вот я проговариваю это и понимаю: да, сейчас мне нравится наш фильм гораздо больше, чем год назад.

— Вы говорите «литература» и «текст». Что, на ваш взгляд, отличает одно от другого?

— Думаю, что качество написанного. И процесс чтения, конечно. Как только мы проводим рукой по обложке, страницам, начинаем медленно читать, заставляем работать воображение — вот в этот момент текст и становится литературой. Ну, важно, конечно, чтобы это был хороший текст. Писатели, на которых выросла я, и писатели, на которых выросла моя героиня Маргарет, — это точно блестящая литература, это титаны своего времени.

— Вы много читали, находясь в изоляции?

— Да, я прочитала «Войну и мир» и «Анну Каренину» в переводе Ларисы Волохонской — она фантастический переводчик, для человека, не говорящего по-русски, — толкователь и соавтор Толстого. Эти два романа — самые яркие впечатления от пандемии, особенно «Война и мир», в котором самое важное для меня — это конфликт личности и общества. Причем военизированного, милитаристского общества. Я давно мечтала прочитать Толстого и вот наконец-то исполнила мечту.

— Раньше вы говорили, что ваш любимый писатель Чехов. Толстой занял его место?

— Пожалуй. Возможно, я прочитала его очень вовремя — в период титанических сдвигов. Пандемия научила нас мыслить глобально, а кто вообще мыслил глобальнее, чем Толстой? Я не эксперт, но мне кажется, что это самый масштабный литератор в истории. И вот, если мы оказались внутри какого-то глобального процесса, когда весь мир перевернулся с ног на голову, можно ли представить в этой ситуации компаньона лучше?

— Ваша героиня Маргарет противопоставляет хорошую литературу и вообще интеллект — современным технологиям. Вы как-то говорили, что солидарны с ней в этом. Но разве минувший год не продемонстрировал нам всю важность и необходимость технологий?

— Конечно, продемонстрировал. Технологии действительно обеспечили нам связь с близкими. FaceTime или Zoom — истинные чудеса, кем бы вы ни были, писателем, актером или журналистом. Но смотрите: больше всего моя Маргарет боялась, что технологии безвозвратно изменят ту жизнь, которую она любит. И, похоже, она была права. Мир изменился, и мы вряд ли мы когда-либо вернемся к прежнему образу жизни. Посмотрите: да, мы оказались взаперти, мир как будто остановился, но на самом деле он еще больше ускорился. Мы больше не выделяем день на встречу с кем-то, мы не рассчитываем на долгие разговоры. Один звонок, второй, третий — вот мы и переделали все дела. Мы привыкли к этому ритму, и чтение бумажных книг кажется нам таким медленным. Это вам не Инстаграм полистать. Мир, который любит Маргарет, мир который люблю я, — это медленный мир, медленная жизнь.

— Ну, кстати, литература — как наименее технологичное из искусств — в пандемию доказала свою состоятельность перед тем же кинематографом. Киноиндустрия была на грани краха, литература — не заметила трагедии.

— Да, думаю, вы правы. Мы оказались запертыми со своими книгами — и с книгами ничего не случилось. Но дело не только в неприхотливости литературы, а еще и в ее «истинности», понимаете, о чем я? В самые трудные недели мне хотелось развеяться с помощью искусства, и я зачем-то попробовала посмотреть Marvel. Это слишком нереальное, слишком выдуманное кино, а мне нужна была помощь, опора. Вот писатели: Толстой, Сэлинджер, Воннегут, Фицджеральд, Фолкнер — они настоящие. И, обращаясь к ним, мы тоже становимся реальнее. Это высокая кухня, а остальное — фастфуд. У нас было время насладиться этим вкусом, я наслаждалась.

— Александр Сокуров, наверное, вы его знаете, часто повторяет, что литература всегда будет важнее, чем кино. Что кино никогда не догонит литературу.

— Я очень люблю Сокурова и надеюсь как-нибудь поработать с ним. Думаю, он прав. Но, наверное, прав в соответствии с ценностями своего и моего поколения. Для современных людей кино — настолько всеобъемлющее искусство, что они никогда не получат от книг то, что получают от фильмов. Думаю, это поколенческий взгляд.

— Кстати, о новом поколении. Ваша напарница в фильме «Мой год в Нью-Йорке» — Маргарет Куэлли. Ей сейчас 26. Вам было 28, когда вы сыграли прорывную роль в «Чужом». Можете сравнить себя и ее в этом возрасте?

— Ну, во-первых, Маргарет к своим 26 годам добилась гораздо большего, чем я. Она куда трудолюбивее — у нее уже много замечательных ролей. Она много работает. А, поверьте, ей приходится работать и доказывать больше, чем другим, — она дочь Энди Макдауэлл. Когда мы познакомились с Маргарет, ей было 24, я не догадывалась, что она так молода, она очень зрело рассуждала, вела себя по-взрослому. Я была другой. Я пришла из театра, причем театра дикого, живого — с Бродвея. Мне нравилось шоу, творчество, чистое искусство, а кино сразу показалось именно работой, ремеслом. Маргарет сразу была к этому готова. Да и вообще, мне кажется, не стоит сравнивать ее со мной, скорее она похожа на Одри Хепбёрн: такие же живые глаза, такое же бесконечное обаяние! Хотя, пожалуй, на этом их сходство заканчивается, все-таки они совсем разные актрисы.

— Вы упомянули свое театральное прошлое, сказав, что кино вам показалось более тяжелой работой. Но в России другие стереотипы: здесь многие считают, что только в театре проявляется настоящее актерское мастерство, не в фильмах, допускающих бесконечное количество дублей.

— Здесь есть с чем согласиться и поспорить. Я не думаю, что театральные актеры лучше, но, пожалуй, мы обладаем лучшей школой. У нас немного другой подход к профессии, мы все приезжали на стажировки в московские театры, изучали систему Станиславского. Театр — это лучшая тренировка, это база, это знания. Но я знаю множество великих артистов, никогда не выходивших на сцену, — им это никак не помешало состояться в профессии. Но для меня театр — это не про работу, это моя первая и главная любовь. Я мечтала быть частью репертуарного театра, которого почти не осталось у нас, но который, я знаю, все еще существует в России. Играть спектакли каждую неделю: сегодня — комедия, завтра — драма. Да, эта мечта не реализовалась, но, знаете, сейчас я стараюсь работать в кино, как будто я служу в своем личном репертуарном театре: много времени трачу на репетиции, пробую себя в разных жанрах, избегаю простоев... Ну и кстати, вот еще одна причина, по которой я люблю «Мой год в Нью-Йорке». Его сценарий напоминал театральную пьесу! И превосходную пьесу, поверьте мне.