Наивно. Супер: как Люк Бессон в фильме «Пятый элемент» предсказал моду на оптимизм

Люк Бессон выполнил на пять с плюсом задачу, сформулированную перед ним несколько лет назад руководством кинокомпании «Гомон» — Николя Сейду, Филипом Мейналем и другими: создать европейский аналог голливудской суперпостановки, конкурентоспособный в финансовом плане. «Гомон» вообще относится к понятию «европейское кино» с плохо скрываемым презрением: это кино, построенное на диалогах, которое якобы можно без ощутимых потерь смотреть по телевидению. Секрет Голливуда для них заключается в выборе такой изобразительной фактуры, которая при переносе на домашний экран утрачивает свою привлекательность. Ниагарский водопад, перегон через прерии 100 000 бизонов или звездные сражения — вот тот тип зрелища, который заставит потребителя покинуть насиженное кресло и стакан виски, подвергнуться риску застрять в автомобильной пробке и выложить $10 за билет в кино.

Премьера «Пятого элемента», вышедшего на экраны пяти стран мира в день каннского просмотра, воспринималась «изнутри» как хороший триллер. Среди французских коллег было немало таких, кто предсказывал фильму Бессона коммерческую неудачу на фоне выхода обновленной версии «Звездных войн» или фильма Тима Бёртона «Марс атакует» (1996). Но уже результаты первой недели проката заставили интеллектуальную критику зайтись в приступе бессильной ярости. «Либерасьон» отвела три первые полосы феномену «Пятого элемента»: эстетические достоинства картины не обсуждались, словно их и не было. Основной вопрос, сформулированный журналистами, звучал примерно так: неужели французы столь глупы, что проект Бессона удовлетворил их подсознательные ожидания? «Гомон» торжествовал, а Бессон покровительственно похлопывал по плечу «вечного негодяя» Гари Олдмана, который благодаря удачливому французу получил возможность снять и представить в каннском конкурсе квазидокументальную квазиавторскую «чернуху» — «Не глотать» (1997). Что же касается критики, то с подкупающей откровенностью о ее месте высказался Брюс Уиллис на каннской пресс-конференции: дескать, никто из серьезных людей киномира критику не читает, нужны — для рекламы — только электронные масс-медиа.

Итак, с бухгалтерской точки зрения, Европа способна конкурировать с Голливудом на его заповедной территории. Как обстоит дело с точки зрения эстетической?

«Пятый элемент», несомненно, зрелище, способное доставить искреннее наслаждение. Мириады летательных аппаратов снуют на множестве уровней между небоскребами (хочется сказать «космоскребами») будущего. Костюмы от Готье к лицу и змеерукой оперной диве, и чернокожему эстрадному певцу неочевидной половой принадлежности, который «впервые делает это с людьми». Брюс Уиллис вроде бы и копирует свой обычный актерский перформанс, но самого искушенного зрителя не покидает ощущение, что это именно перформанс, а не простая аэробика. Вопрос, заданный на пресс-конференции: не собирается ли Уиллис сыграть в шекспировском спектакле или фильме, — не звучит как издевка или подхалимаж. Этот — сможет: его актерский темперамент сродни какому-нибудь Макдуфу или Глостеру в яростной, варварской интерпретации. Неочевидный актерский талант уроженки Киева Милы Йовович с лихвой компенсируется ее внешними данными, особенно после гримобработки: хороша, свежа, тянет на амплуа «воплощенное совершенство» (так ее именуют едва ли не все персонажи фильма). Бластеры стреляют, люди-носороги умирают, что еще нужно для счастья?

Смущает другое. «Пятый элемент» не то чтобы стоит вне мейнстрима современного фантастического кинематографа, но старается достаточно механически и потому неубедительно совместить его элементы с французской сказочной традицией — от Шарля Перро до Жака Деми — и требованиями политической корректности. Корректность эта для француза Бессона — нечто чужое, непрочувствованное, и поэтому он удовлетворяет ее требования почти комически. В финале мир спасают — совместно с костоломом Уиллисом и «вечной женственностью» Милой — мальчик в еврейской кипе, старый священник и уже упоминавшееся чернокожее Нечто. Есть в этой скороговорке подкупающая европейская наивность — доказать всему миру, что и мы рыбу ножом не кромсаем. Сложнее даются Бессону отношения с мейнстримом, конкретнее говоря, с господствующим со времен «Бегущего по лезвию» (1982) киберпанком.

Состояние современной цивилизации оснований для оптимизма дает немного. Любая футурологическая фантазия проецирует на будущее логическое развитие актуальных процессов. Киберпанк — населенный ублюдками и мутантами, полулюдьми-полукомпьютерами мир, где информационный фетишизм соседствует с неосредневековым варварством, и все это в декоре постэкологического мира — самая убедительная реконструкция будущего, причем не столь отдаленного. Декоративная сторона «Пятого элемента» — мегаполисы, экспансия масскульта в межпланетное пространство, племена воинов-мутантов и тому подобное — позволяет причислить фильм именно к киберпанковскому направлению. Однако киберпанк по определению направление нонконформистское, подрывное: попытка проекции собственно панковского лозунга «Никакого будущего» — в наступившее-таки будущее.

Мир Бессона противоречив, поскольку его внешние приметы внешними и остаются. В благополучном будущем ни таких мегаполисов, ни таких мутантов быть не может. Будущее же Бессона — это прекрасный новый мир без всяких кавычек. Все идет как положено, разве что проблем с уличным, пардон, воздушным движением прибавилось. Власть вполне разумна и мудра. Религия на месте, отели на космических станциях, конечно, оскорбят вкус «эстетов» и не всякому по карману, однако народ доволен. И настырная мама дозванивается герою Уиллиса в самые неподходящие моменты, например, когда в последние секунды фильма он, наконец, совокупляется с Милой — и не где-нибудь, а в реанимационной барокамере. Такой образ будущего Земли мог создать разве что советский фантаст типа Ивана Ефремова. Привычная антиутопия сменяется хорошо забытой утопией. Зло приходит издалека — из туманности Андромеды, — но хранители Добра (Мила Йовович напоминает распространенных в советской фантастике, начиная с «Бани», идеальных женщин прекрасного коммунистического далека) начеку. На Земле же агентов Зла, с которыми стоило бы побороться всерьез, почти что и нет. Разве можно воспринимать всерьез Зорга (Гари Олдман) с кокетливой челочкой, окруженного всяческими электронными примочками (включая розового слона, поглаживающего его хоботом в минуты душевного раздрая), но беззащитного перед вишневой косточкой? Люди-носороги, конечно, подгадили человечеству, сбив инопланетный корабль с Милой, но в конечном счете искупили свою вину: несчастные люди-дикари, которых посланцы коммунистической Земли если не перевоспитают, то живо перестреляют.

Можно иронизировать и дальше, если бы не одно «но»… Мейнстрим в фантастическом жанре, мейнстрим «Робокопа» (1987), «Джонни Мнемоника» (1995), «Нирваны» (1997) — соединение интеллектуальной моды с коммерческим успехом. Если «народ» голосует франками и долларами за утопию, не означает ли это, что он устал от антиутопий? И хочет верить, что будущее есть? Оптимизм — отнюдь не авторская характеристика Люка Бессона. Его предыдущие урбанистические фильмы — «Подземка» (1985), «Никита» (1990), «Леон» (1994) — вполне безнадежны, а дебютная «Последняя схватка» (1983) — классика раннего киберпанка. И если чуткий к порывам бизнес-ветра режиссер снимает сказку о том, что «все будет хорошо» и поцелуй красавицы спасет человечество, не означает ли это смену приоритетов всего фантастического кинематографа?

«В известной схватке Добра со Злом всегда побеждает Внезапность», — сказал однажды питерский художник Юрий Дышленко. Мудрость афоризма подтверждается в России ежечасно. Теперь и в европейском кино Добро овладело искусством внезапного удара из-за угла.