Почему трилогия приквелов «Звездных войн» — самая авторская. Круглый стол «Искусства кино»

Галина Юзефович: Лукасовская трилогия — наиболее авторская во всей вселенной «Звездных войн». Первая была немного оппортунистическая:

«Давайте попробуем, посмотрим, что получится».

А вторая снималась уже более осознанно, с пониманием, что это большое искусство, нечто важное. Первая была более коммерчески нацеленная, по крайней мере, начиная со второй части: пришел успех, и стало ясно, что теперь главное — не расплескать его и максимально ориентироваться на зрительский успех и кассовые сборы. Вторая же снималась более свободно и уверенно, уже в непререкаемом культовом статусе, и, мне кажется, поэтому Лукас фактически сделал ее полностью сам — это был его magnum opus.

Евгений Зуенко: Я выступлю в качестве хардкорного фаната, который читал много интервью самого Лукаса, мемуаров людей, писавших беллетризации фильмов, комиксы, романы по вселенной «Звездных войн» и так далее. Лукас всегда говорил, что для него главной проблемой при съемках классической трилогии было отсутствие инструментов для съемки. Он не мог изобразить космос таким, каким хотел, армию клонов такой, какой хотел, — ему никто не подгонял для массовки новозеландскую армию в полном составе, как Питеру Джексону. Все, что он мог, — пользоваться трюками классического старого кино 1950-х: с куклами, макетами или манипуляциями, когда снимаются пять человек, на них надевается четыре доспеха, а потом они становятся рядом и снимаются еще раз. И ему всегда хотелось снять то, как он это видит, по-настоящему.

Помимо прочего, мы помним, что кино — это во многом искусство материального, искусство создания материальных объектов или иллюзий этих объектов. И когда вышла «Скрытая угроза» (1999), я много сидел на фанатских сайтах и с большим интересом читал комментарии. Это был полный ад, который разверзся, потому что первая реакция была такая:

«Почему появились машины с колесами?! В классической трилогии не было ни одного транспортного средства, имеющего колеса. Они не могли появиться. Их не должно было быть!»

Но смысл в том, что их не было не потому, что Лукас задумал такую хитрую деталь, а просто потому, что так получилось: у него было три транспортных средства, он их по-разному задрапировывал и колес было не видно. А сейчас Лукас смог сделать разные машины. Он наконец-то смог позволить себе все игрушки, которые хотел: роботов, клонов, доспехи, космические корабли — всё-всё. Впервые в истории вселенной появилась драка на лазерных мечах, в которой участвовало больше двух человек. Причем у одного лазерного меча лезвия уходят в две стороны. Это же мечта!

ГЮ: Взрослый мужчина, который вырос и купил себе наконец железную дорогу, о которой мечтал в детстве. То, что хочется подержать в руках. То, что никогда не позволил бы себе, а тут наконец-то можно. Все эти 15 лет, между 1983 годом и началом перевыпуска старой трилогии на экран, а потом выпуском новой, Лукас существовал в своеобразном, очень специфическом мире. Он построил ранчо, на котором у него хранились фигуры Чубакки и доспехи имперских штурмовиков.

ЕЗ: Именно. Лукас этот мир хранил в голове. Он авторизовал появление всего в расширенной вселенной: игр, книг, комиксов. И ждал, когда наконец будет можно снять именно то, что он придумал. Он много раз говорил, что отказывался от предложений снимать продолжения, потому что это было бы то же самое: те же куклы, те же макеты — ему было неинтересно. Он ждал, пока у него появится инструментарий.

Сергей Бунтман: В четвертом эпизоде есть замечательная штука, которая оправдывает все колесные машины идеологически и исторически, и все другие, гораздо более обтекаемые космические аппараты. Оби-Ван говорит, что это из гораздо более совершенной, цивилизованной эпохи. И еще нет той угловатости и какой-то лапидарности всей техники, которая появилась уже в поздней Империи. Это очень здорово: к вопросу о связях, ниточках, которые связываются, кровеносных сосудах, которые сшиваются между приквелами и основной трилогией.

ГЮ: Для меня трилогия приквелов самая любимая, потому что это великая история, прекрасная именно с точки зрения сюжетной завершенности. Безупречный образец сторителлинга. Получается, что первая трилогия по отношению ко второй — это счастливые времена, золотая Античность. Сначала была Античность, потом Средние века, а потом эпоха Возрождения. Что возрождали? Античность. Так эти три трилогии образуют цикл. И первая часть — та самая золотая Античность, которую мы потеряли к началу второй.

СБ: Есть в этом что-то щемящее. При просмотре нам совсем не мешает то, что исход уже известен. Наоборот. Думаешь: «Как это может быть, когда этот чудесный мальчик...»

ЕЗ: Лукас сделал то же самое, что Толкин с Нуменором, рассказав, как он был прекрасен, а потом пришел Мордор, пришла тьма. Лукас тоже создал блестящий мир, который был великолепен и прекрасен, но он уже был поражен язвой, он был обречен на то, чтобы рухнуть, и он рухнул. И все прекрасные великие рыцари не могут спасти его, потому что он обречен.

СБ: И это не только Палпатин, ситхи, темная сторона... Есть еще невероятное, практически монашеское стремление к чистоте у ордена джедаев. С Энакином случилась абсолютно человеческая история. Чистота, которая отрицает любовь, горе и еще много чего, — в ней есть червоточина. Поэтому существует и вина Йоды как самого мудрого, который собирает армию клонов. 

ЕЗ: Он говорит:

«Мы не возьмем тебя в орден джедаев, потому что ты слишком любишь свою маму».

Уже в этот момент зритель понимает: что-то здесь не так. Ты не можешь брать в защитники светлой стороны только тех, у кого атрофированы чувства.

СБ: Как долгое рассуждение у Эко в «Имени розы» о чистоте. Разве можно за это убивать людей? А за что можно? Разговор между Адсоном и Вильгельмом против чистоты. И в «Звездных войнах» это превращается в настоящую трагедию тоже. Второй эпизод страшно ругали за любовь.

ГЮ: Помню, когда я ходила на фильм Вольфганга Петерсена «Троя» (2004), рядом со мной сидела девушка, которая как молитву повторяла:

«Но ведь Ахилла не могут убить, Ахилла не могут убить».

Очевидно, что «Троя» — хороший фильм, потому что ты до последнего надеешься. Мне кажется, что история про Энакина такая же — наперед известный финал только подогревает эмоцию. Мы все заранее знаем, у нас на руках все карты, мы знаем, что будет с планетой Набу, что случится с героями дальше, какая судьба ждет этого чудесного большеглазого мальчика, что ничего хорошего из его любви к Падме не выйдет, — и все равно надеемся.

И конечно, особенно волнует то, что во второй части эта прекрасная нежная любовь происходит на фоне волшебных сказочных пейзажей, а ты понимаешь, что это на самом деле история обреченной любви... Вся планета Набу — это чистый толкиновский Лориэн.

В этой трилогии для меня еще очень важны сильные женские персонажи. Я понимаю, что старая трилогия снималась в те времена, когда женщина должна была быть красивая и в золотом лифчике, и, в общем, этого было совершенно достаточно. А в нашей трилогии уже появляются настоящие живые женщины, которые обладают собственным характером. Скажем, роскошная и очень колоритная девушка-убийца, которая во второй части совершает покушение на Падме. Роль короткая, но при этом невероятно яркая. И потрясающий дуэт взаимозаменяемых Натали Портман и Киры Найтли — мы видим, что они очень похожи и при этом не похожи. В этих фильмах мир перестает быть однополым, каким он фактически был прежде.

СБ: Хотя образ Леи был большим прорывом для своего времени.

ГЮ: Все равно Лея в итоге оказывается в золотом лифчике, и главное ее предназначение — быть объектом спасения. А у Падме очень яркая индивидуальность. Что можно уверенно сказать про Лею? У нее и характер-то какой-никакой проявляется только к третьей трилогии. А в лукасовской трилогии очень сильные яркие женщины, что добавляет созданному в ней миру глубины и объема. Конечно, мир «Звездных войн» все равно эпический, а значит, по определению в первую очередь маскулинный. И тем не менее то, что там начинают звучать выразительные женские голоса, очень важно и симптоматично. И это подводит нас к третьей трилогии, которая совсем уж профеминистская — едва ли не с перехлестом, girl power и все такое. Мне кажется, в этом смысле лукасовская трилогия наиболее сбалансированная и взвешенная.

СБ: Еще один важнейший женский персонаж в первой трилогии — это Шми Скайуокер. Даже вплоть до ее шершавой руки.

ГЮ: Она абсолютная богоматерь.

СБ: Может, не желающая там быть, но укорененная в этих песках Татуина, делает из них дом. Однако у нее есть своя тайна, которую никакими мидихлорианами не объяснишь, тайна во взгляде. И это ее прощание с Энакином... его трагедия, при всей избранности. Он так и останется мальчиком.

ГЮ: Ну, он типичная жертва ПТСР, все с ним понятно — из такого добра не вырастет. И конечно, Оби-Ван никогда ему не заменит маму.

Мне кажется, что только в трилогии приквелов нарратив по-настоящему взмывает до уровня высокой трагедии. Дальше, в современной трилогии, уже понятно, что добро победит — куда оно денется. А тут мы, наоборот, знаем, что победит зло. От этого возникает очень мощное ощущение трагедии. Ну и надо сказать, конечно, что Дарт Вейдер — прекрасный злодей, но главный злодей все же — император Палпатин. Иен Макдермид, находясь в кадре — я специально смотрела в первую очередь на него, — одновременно играет две роли. Мы видим две личности... две субличности. Невероятная актерская работа.

ЕЗ: Помимо прочего, это любимая игра в таких фильмах, в такого рода историях. У нас есть бесчувственные джедаи, есть героический Энакин, есть рыцарь без страха и упрека Оби-Ван, у которого единственная любовь возникает в мультсериале, да и то ненадолго. Есть рыцари, есть монахи, есть абсолютные герои — и только один нормальный живой Палпатин, человек из реального современного мира.

Человек, у которого есть задние и передние мысли, есть планы. Это не опереточный злодей, не злодей из эпоса или сказки, он реальный политик из сегодняшнего дня. Он ведь добивается своего, почти не используя Силу — только здравый смысл, интеллект, умение манипулировать другими. Он именно политик, который использует неэффективность коррумпированной системы. Даже его открытая ипостась живет совершенно не по тем законам, по которым существуют Энакин, Оби-Ван, Квай-Гон, Йода и все остальные. Вот во «Властелине колец» нет ни одного героя с современным сознанием — все абсолютно правильные персонажи фэнтези с правильными сказочными амплуа. А Палпатин превращает фэнтези сразу в нечто другое.

ГЮ: При этом Макдермид и в жизни, и в иных фильмах вообще другой. Здесь ему в значительной степени «сделали» лицо — лицо Цезаря, если вспомнить все его портреты. И история постепенного прибирания к рукам все новых и новых полномочий абсолютно цезарианская. Не уверена, что это осознанная, намеренная цитата, но он невероятно похож, особенно вот эти вертикальные ямочки на щеках.

СБ: Думаю, не то чтобы осознанная, скорее прочувствованная.

ЕЗ: С другой стороны, берем диктатора, завершившего гражданскую войну, набрасываем на него темную накидку, ставим с ним преторианцев в пурпуре. Что могло получиться в результате, кроме Цезаря?

ГЮ: И ведь что Палпатин делает? Убивает Республику. А Республика хорошая? Не очень. Жалко Республику? Не очень.

ЕЗ: Возникает вопрос: как должен управляться этот мир? Как вообще предполагалось управление Республикой, состоящей из тысяч звездных систем, — через один Сенат и одну-единственную планету, населенную бюрократами? Это же невозможно.

Понятно, как мир стал таким, понятно, как он мог прийти к такому состоянию, и понятно, что в этом состоянии он был совершенно обречен. И, кстати, понятно, что после битвы за Эндор и уничтожения второй «Звезды Смерти», когда все закончилось фейерверками, они снова начали строить то же самое. Что они могли построить еще?

ГЮ: Кстати, в сериале «Мандалорец» (2019) один из героев говорит:

«Вам не нравилась Империя? Чем вам было плохо? Были стабильные поставки всего везде, была безопасность. Что вам не нравится?»

Это важный вопрос, который в лукасовской трилогии встает в полный рост, потому что мы видим: Республика не работает. Все эти прекрасные демократические ценности, этот замечательный Сенат... но они не могут решить простую проблему. В этой ситуации спрашивается: а чем плоха Империя?

Я люблю это кино, потому что оно очень античное. Для меня это весьма характерная история краха Римской республики, которая сменилась империей ровно по той самой причине — она стала слишком большой и неэффективной, ею было невозможно управлять. Мы всегда сочувствуем проигравшим, сочувствуем тем, кто кажется нам выброшенным историей на обочину. Но Республика правильно отправилась на обочину. Имперское управление — по крайней мере, на ранних этапах — было гораздо более эффективным и гораздо более счастливым для римского мира.

ЕЗ: Я уже испугался, что вы говорите о «Звездных войнах».

ГЮ: А мы, кстати, ничего плохого не знаем про Империю, которую строит Палпатин. Что такого уж нехорошего она делает? Конечно, она сумрачная и музыка играет неприятная, а по сути дела — ничего.

ЕЗ: Если помните, классическая трилогия начинается с того, что Дарт Вейдер говорит:

«Сенат распущен».

Кто-то спрашивает:

«Как же так? Как мы будем управлять всеми мирами? Нам нужна бюрократия».

— «Все в порядке: у нас есть адмиралы, губернаторы. Мы их расставим по всем местам, так и будем управлять».

То есть понятно, что до старта четвертого эпизода там еще существовал Сенат в каком-то виде, была какая-то бюрократия. Но они и это тоже убрали.

Опытным путем выяснилось, что мы теперь в источники вдохновения Лукаса добавляем «Историю упадка и разрушения Римской империи» Эдварда Гиббона.

СБ: Еще одна важная вещь во второй трилогии — история Джанго Фетта, история клонов.

ГЮ: И снова колоссальная трагедия. Хочется вспомнить роман Кадзуо Исигуро «Не отпускай меня». Тоже история клонов, которых выращивают с четкой функциональной целью. «Звездных» клонов растят, чтобы убить на войне, а у Исигуро их растят для того, чтобы они стали донорами органов для людей. Исигуро потрясающе показывает этот невыносимый выбор. Как провести границу между клоном и человеком? Готовы ли мы отказаться от возможности сделать что-то хорошее и важное за счет клонов? Клоны как соблазн. Если кто-то выглядит как человек, говорит как человек, думает и чувствует как человек, что дает нам основание считать его нечеловеком? История Джанго Фетта мне кажется очень сложной и амбивалентной. Тоже соблазн, перед которым не может устоять магистр Йода. Он принимает эту мощь, соглашается ее использовать, понимая всю глубочайшую аморальность своего выбора. Меня вообще всегда очень волновал вопрос клонов, самый болезненный вопрос во всей этой трилогии. Отчасти он разрешается в сериале, в котором бежавший клон говорит:

«Я хочу жить нормальной жизнью. Отвяжитесь от меня все».

И становится полноправным участником действия.

ЕЗ: И вызывает жесточайший диссонанс у остальных клонов. Они не понимают, как к этому относиться.

ГЮ: Никто не понимает. Это история целой популяции, целого народа, изувеченного, обреченного, искусственного — и при этом абсолютно живого. Идея, что клонирование — это страшный соблазн, перед которым не могут устоять даже мудрейшие, есть и в романе Исигуро, где даже мудрая наставница в школе для клонов понимает, что не может с чистым сердцем сказать: «Давайте все свернем и отпустим клонов на свободу» — потому что эти клоны — возможность для выживания детей, взрослых, стариков, любимых и близких. Так же и Йода понимает, что это тот ящичек Пандоры, который нельзя открывать, и все равно фактически сам открывает его, принимая возможность использования клонов. В тот момент, когда Йода решает, что можно, становится понятно: все, эта лавочка накроется.

ЕЗ: Очень сильная сторона трилогии приквелов состоит в том, что она гораздо сложнее, гораздо насыщеннее, чем классическая, которую мы тоже любим. Это была история короткого восстания, в которой есть четыре персонажа и император, и они между собой немножко собачатся, сражаются, объединяются, разбегаются, снова собираются и в конце концов побеждают. Такая камерная сказка про четырех хоббитов и кольцо. А трилогия приквелов — это огромный мир, в котором есть клоны, есть джедаи, которые боятся замарать руки и поэтому соглашаются, чтобы за них воевали клоны. Джедаи взяли на себя функцию полиции нравов в Галактике, но их так мало, что они не успевают ничего. И они соглашаются отправлять клонов сражаться и умирать, что само по себе уже чудовищно и вообще ставит вопрос об адекватности моральных устоев этих самых джедаев. Каждый из них должен сделать свой собственный выбор — относиться к клонам как к людям или как к инструментам, — и далеко не все делают правильный.

И в этом мире есть все: политики, коммерсанты, Набу, странный персонаж Уотто, владеющий рабами Энакином и Шми, в котором многие увидели антисемитскую карикатуру. Есть джедаи, есть Боба Фетт и клоны. Все это сложно переплетено. Такого нет ни в классической трилогии, ни в новейшей. Такое ощущение, что только Лукас был в силах удержать все эти линии в голове и пытаться их сплести.

СБ: Действительно. В первой трилогии можно было сделать такой неожиданный поворот: «Я твой отец...» — там открытый финал. Но здесь надо было подвести, оправдать, углубить и понять. Такое ощущение, что Лукасу нужно было самому понять, что там все-таки произошло.

ЕЗ: Если в этом мире действуют прекрасные джедаи, то почему он рухнул? Поэтому появляется граф Дуку, идеалист, который пытался бороться с коррупцией и так устал, что в итоге Палпатин переманивает его на темную сторону.

ГЮ: Совершенно логичная эволюция. А что ему делать? Граф Дуку тоже очень человечески понятный персонаж. Он долгое время хотел быть хорошим. Он же любимый ученик магистра Йоды, и он выбирает темную сторону от невозможности выживать на светлой.

ЕЗ: Нельзя оставаться светлым, когда вокруг такое.

ГЮ: Еще есть Квай-Гон, сомневающийся джедай, слишком человечный для той эпохи джедайства, в которой живет. И он погибает, в том числе потому, что ему непонятно, куда деваться. У Квай-Гона, останься он жив, были очень нехилые шансы перейти на темную сторону, потому что в нем очень много сочувствия, он гораздо добрее, теплее и человечнее, чем в среднем у джедаев принято. Он не давит на Энакина, не пытается его принудительно загнать в этот паттерн джедайского поведения, напротив, он ему сочувствует. Очевидно, что Квай-Гон тоже колеблющийся человек. В некотором смысле двойник графа Дуку, только тот в какой-то момент делает выбор в пользу темной стороны, а Квай-Гон своевременно погибает. Но ему тоже тесно в этих условиях, он тоже не может соответствовать принятым стандартам.

СБ: А еще он ведь открыл это метафизическое присутствие погибших джедаев. Насколько они вообще знают, чувствуют через эту всеобщую материю, что будет? Знает ли Йода пагубность своего хода, понимает ли всю его трагичность и неумолимость?..

ЕЗ: Он говорит несколько раз, что способен увидеть только то, что происходит на светлой стороне. А что происходит на темной, скрыто.

Образ Йоды — это же классический всемогущий персонаж, который, мы знаем, должен проиграть. Вот как он может не победить Палпатина? Лукас обошел этот вопрос, не стал проговаривать, почему так происходит. Но мы понимаем, что Йода и не должен был победить — не потому, что у нас дальше есть еще одна трилогия, а потому что все, что Йода строил предыдущие века, предыдущие три фильма, разрушилось, весь его мир разрушился. Республика пала, его ученик перешел на темную сторону, как и еще один его подопечный, на которого все надеялись, юнлинги убиты. Йода переживает чудовищное внутреннее поражение. Может быть, по ресурсам силы он и мог бы победить Палпатина, да и кого угодно, но он должен был находиться в жесточайшей депрессии.

ГЮ: Коллеги, мы мучительно обходим молчанием фигуру Джа-Джа Бинкса. Есть рассказ Нила Геймана «Проблема Сьюзен» про Нарнию. И вот проблема Джа-Джа Бинкса. Его трудновато интегрировать.

СБ: Это просто какая-то другая эстетика — гунганы, Набу…

ГЮ: В защиту гунганов могу сказать одно. Я смотрела эту трилогию с моими детьми — и вот они гунганов обожают. Добавил ли их Лукас, чтобы банально расширить аудиторию?

СБ: История Набу и гунганов здорово оттеняет звериный серьез, который мог бы возникнуть.

ГЮ: Я за звериный серьез в некоторых местах. Потому что «Звездные войны» — это эпос. А эпос не должен быть смешным.

ЕЗ: А мне кажется, что это просто тот же прием, который Лукас использовал несколько раз. Он взял матрицу героического фэнтези и перенес ее в космос. В героическом фэнтези почти всегда есть комический спутник. У Толкина Пиппин роняет в колодец в Мории ведро, хватается за палантир, вылезает из-под плаща Гэндальфа и произносит какие-то глупости. Всегда должны быть какие-то хоббиты, кендеры, какие-нибудь маленькие человечки, эвоки... В классической трилогии эту функцию выполнял C-3PO, а в приквелах — Джа-Джа.

ГЮ: Для меня Джа-Джа Бинкс не убийца этой трилогии, как многие пишут.

СБ: Еще ругают Хейдена Кристенсена за то, что он... немножко деревянный.

ЕЗ: А почему Энакин Скайуокер должен быть гибким и продвинутым? Его ругают за диалоги, но вспомните, как во «Властелине колец» разговаривают Арагорн и Арвен.

«Уходи за море». — «Нет, не уйду». — «Нет, уходи». — «Нет, не уйду». — «Ну ладно. Не уйдешь так не уйдешь».

Все.

ГЮ: А мне кажется, что некоторая формальность диалогов — тоже как раз примета эпического стиля...

ЕЗ: И характеристика этого человека.

ГЮ: ...когда вся энергия находится внутри, когда ты понимаешь, что они на самом деле хотят друг другу сказать, но буквально они произносят четыре слова. В них уже все уложено. Когда Наполеон командовал, он говорил:

«20 веков смотрят на вас с высоты этих пирамид».

А что говорил адмирал Нельсон своим войскам перед Трафальгарской битвой?

«Пусть каждый исполнит свой долг».

Два разных типа риторики. Обе воздействуют, но по-разному. Мне кажется, претензии к диалогам, особенно любовным, бессмысленны, потому что это второй тип риторики, в котором все внутри.

ЕЗ: То же самое происходит с Энакином, мальчиком, выросшим в казарме. Где он должен был учиться любовной лирике? Он не граф Дуку, не урожденный аристократ. Его учили размахивать световым мечом. И когда он пытается выразить какие-то чувства, которые он никогда в жизни не испытывал раньше, на языке, которым не владеет, он обречен быть деревянным.

ГЮ: Очень цельный персонаж. Если посмотреть с фрейдистской точки зрения: он потерял маму и нашел девушку немного старше его, которая на самом деле единственная в этой ситуации к нему осознанно и целенаправленно добра. Понятно, что она становится для него целым миром. Это тоже такое неодолимое притяжение, в некотором смысле они обречены друг на друга.