«Твин Пикс» и другие: редакция «ИК» — про любимые фильмы Дэвида Линча

Дайан, сегодня 17 января 2025 года, и наши сердца разбиты. Дэвида Линча больше нет с нами. 

Старый «Твин Пикс» после всей шумихи с новым сезоном как будто бы немного устал. Разодранный на цитаты, выхваченные из контекста, застыл, замер, стал эмблемой, именем нарицательным, памятником самому себе. Но достаточно хоть на минутку вновь заехать в маленький городок, что на северо-западе, недалеко от канадской границы, как понимаешь: ничего более живого, теплого и парадоксального и представить себе невозможно. 

Слишком громкий и неудобный, сериал-скандал, заноза в заднице. Феномен, изменивший телевидение. Мыльная опера. Странный и родной, необъятный, необъяснимый и нежный – целый огромный мир. Подарок Небес нам.

Дайан, мы на месте. Да, конечно, на въезде в город указано число жителей (51 201), но у нас тут вообще-то труп, завернутый в полиэтилен, так что эти цифры весьма условны. А еще у нас есть совы, ламы, пожары, мигающие неверным огнем светофоры. А у Полена в руках Маргарет Лантерман всегда можно спросить совета в случае чего. И оно ответит. Жизнь вообще отвечает, если обращаешь на нее внимание. 

За шутками и мемами бьется сердце, огромное, трепещущее (Дэвида, Марка, Кайла и всех-всех-всех). Шепчущий антониониевский ветер, который знает все, что было, все, что есть, все, что будет. Тоненькая певичка в грязном ночном клубе, с голосом соловья. Неземная, но такая родная девушка с фотографии. Ты ее убиваешь, мучаешь, заворачиваешь в полиэтилен, а она все равно выбирается, выпутывается, и живет, живет, живет. И конечно, он, специальный агент ФБР Дэйл Б. Купер. Рыцарь без доспехов, но в неизменном костюме, с томиком тибетских мудростей в кармане, на руках выносящий фарфоровую Одри из злющего придорожного притона. А еще тот, кого нельзя называть, – с длинными спутанными волосами, мелькнувший в зеркале, человек или нет, навсегда воплотивший чистый иррациональный ужас бытия. 

Линч это умеет. Соткать из воздуха самый страшный кошмар, что-то из подсознания, из глубин времен. Но не оставит с ним наедине. Рай, кстати, показать сложнее, чем чистилище. «Рай - это большое и интересное место», - замечает Дэйл. Твин Пикс – очень интересное место.

«Господи, помоги мне, я не знаю, с чего начать», – поднимает глаза к небу Купер. — «Ты уже на правильном пути», - подбадривает помощник шерифа Хоук. - «Не нужно знать, куда он приведет. Просто иди». И Купер идет. И мы, крепко опираясь на нашего проводника Дэвида, идем за ним.

Опрокидыванием в сомнологические миры Дэвида Линча для меня послужил завиток ушной раковины в «Синем бархате» — фильме, где синее небо, белый палисад и красные розы охраняют (не слишком успешно) мрачное беспокойство субурбии, а из шкафа открывается вид на роковую Изабеллу Росселлини, полуночное караоке Дина Стокуэлла со светильником и садистического Денниса Хоппера с кислородной маской (такая же, вероятно, была у режиссера на закате жизни). Эти вуайеристские сцены памятны еще и потому, что до них погружение во вселенную Линча вызывало подсознательное сопротивление — и только чужой запал позволил ему осуществится. Спасибо одногруппнику, вытащившему на московскую презентацию «...большой рыбы», текстам Славоя Жижека, везде ориентировавшегося по звезде психоанализа, и бесконечным наследникам (Кон, Рефн, Митчелл, Ридер), не побоявшимся нырять во ВНУТРЕННЮЮ ИМПЕРИЮ, хотя Линчу выписали монополию на все сновидческое. В этом шкафу еще много неисследованных уголков — достаточно посмотреть «Линч/Оз», где микрокосм хранителя грез выводится из фильма Виктора Флеминга и Кинга Видора. Значит, поток любви вряд ли иссякнет — даже для тех, кто не бросится пересматривать работы мастера прямо сейчас.

Все его кино усеяно полураспадами: теряя заряд, вещи и явления перестают подчиняться механике взгляда, пузырятся. Зная, что огонь догонит (и не ошибаясь), Линч не готов был сдавать пламени предметно-вещный мир, спрятанную в нем трансценденцию, а заодно — и нас с вами. 

Дед (я родился за пару-тройку лет до «Малхолланд-драйва» на похожей улице похожей глубинки) был чудовищно весел, а его колючий гуманизм помог не стереться головой о хрущевку. 

Больше прочего мне близки огрызок уха в траве и вылазка Криса Айзека в Твин Пикс, но там автор присутствует напрочь. У Линча есть такой фильм, в котором в минуту спрессованы и бесконечность, и эссенция кино — «Предчувствие действий зла». Поток киногеничных образов, снятый на люмьеровскую камеру к юбилею «седьмого из искусств». Полицейские находят труп, гуманоиды пытают обнаженную, домохозяйка встревоженно крутит шеей. Пленка нечленораздельно шепелявит, силуэты-светотени рискуют вот-вот взорваться, гул стоит нестерпимый. С такой тревогой страшно расстаться — поэтому под просмотр лучше сразу отвести несколько часов. Фильм-попытка (и жизнь его — та же попытка) приучить зло к бездействию.

Однажды много лет назад «Внутренняя империя» произвела на меня магическое впечатление. Тогда меня абсолютно очаровало то, как Дэвид Линч, вооружившись цифровой камерой, в очередной раз вынес приговор современности, при этом абсолютно оставаясь самим собой, гнущим свою линию подобно главному герою его же, Линча, «Простой истории» — этой тихой оды всем, кто в любых обстоятельствах остаётся себе на уме. В «Империи» же Линчу удалось особенно точно зафиксировать (а может, и предвидеть) сегодняшнюю принципиальную невозможность отличить реальность от вымысла, собственный опыт от медийных конструктов, и, наконец, — себя от другого, в котором почему-то раз за разом мерещится доппельгангер. Но посреди этой тотальной дезориентации — между сном и явью, между голливудскими холмами и захудалым номером отеля где-то в Восточной Европе — наша коллективная душа, курсирующая по электропроводам вместе с изображением на экране. Может быть, магия фильмов Линча заключалась как раз в том, что даже в самых глубоких кошмарах он не упускал ее из виду.

Линч — это наше все, поэтому выделять один фильм из фильмографии кажется кощунством. Так что предлагаю обратить внимание на самое начало. Пусть это будет даже не «Голова-ластик», а «Алфавит». Буквально первые буквы, образы, кадры, ужас и красота, из которых вырастет и весь последующий Линч, и вся наша жизнь. Этот процесс, чудо, магия новизны — то, чего ты ждешь каждый раз, когда заходишь в кинозал (или щелкаешь на кнопку «плей»). Как переход в другое измерение, как прыжок в гиперпространство. Вот не было только что на этом месте ничего — и вот уже перед тобой бесконечный новый мир.

Дэвид Линч играет в свою игру, сотворяя тайну и ужас из обыденных вещей, которые, по его словам, в кино открывают двери к подсознательному. Он всегда предлагает зрителю ключ к тайне, который подчас лежит на поверхности, как в «Малхолланд Драйв». Но насчет разгадок — это не к нему. Как он сам говорил, что для него нет фигуры интереснее сыщика, потому что тот имеет дело с тайной, а «тайна — самое грандиозное, что может быть». Линч с благодарностью вспоминает, что его мать, заметив, что сын любит рисовать, никогда не покупала ему книжки-раскраски, которые убивают воображение, ставят художника в рамки. Дейв с детства про рамки ничего не знал. И потому стал в буквальном смысле слова свободным художником, всегда остающимся самим собой. Наедине с тайной.

Сновидец от рождения и великий путаник снял два фильма наперекор своему дару. Предназначение влекло Линча в одни стороны (детали стучат в висках). Но жизнь привела на другую дорогу.

Опьяняющая выделка «Человека-слона», зеркальное сходство рыночных зрелищ и светских были встречены аплодисментами. «Простая история» — недоумением. При том, что обыденность этого фильма пригвождала к экрану непривычнее визионерских эскапад Линча. Разгадок тут не потребовалось. Фантазии простыни не смяли. А сердце сжималось. Просто так. Потом ещё звездное небо над головой. Вопреки «банальности» образа — изумление.