Маша ЧернаяНадо снимать, пока есть такая возможность

Никита Карцев. В вашем фильме я обнаружил много молодой, даже андерграундной культурной жизни, которая в другие фильмы уже давно не попадает. Такой поколенческий срез за последние без малого три года. И конечно, это все выгибается, искажается личной историей вашего присутствия в кадре, вашей потери. Вы ставили своей задачей показать жизнь России сегодня — или это просто бесконечная рефлексия, чтобы отвлечься от того, что происходит с самой собой?

Маша Черная. У меня никогда не было амбициозных целей снять портрет поколения, как-то его объять. Это очень субъективный взгляд, мои кусочки, откуда и родилось название «Осколки». Не только потому, что у фильма такая осколочная структура, но и потому, что все вокруг разлетелось на куски. Это действительно была прежде всего попытка справиться, потому что камера работает как дереализатор-деперсонализатор. То, что видишь без камеры, может тебя очень сильно размотать, а если в этот момент снимаешь, у тебя есть конкретные задачи — контролировать звук, цвет, картинку, батарейку, карточку памяти. И это защищает от того, что происходит.

Когда я снимала, у меня были довольно мрачные мысли, что, возможно, это совершенно неактуально и не нужно, потому что все еще слишком больно и горячо. Начала снимать тоже довольно хаотично. Я была в Грузии с начала 2022 года, с января, жила в комьюнити под названием «Шато Шапито» (Chateau Chapiteau), и моей внутренней задачей было сделать фильм про это комьюнити. 24 февраля меня тоже застало там. И когда все поехали в Грузию, все мои друзья, я, наоборот, поехала в Россию, потому что не была готова к эмиграции. Я хотела попрощаться с родителями и вообще побыть какое-то время дома, но в итоге осталась, потому что мама заболела. И я поняла, что надо снимать, пока есть такая возможность.

Никита Карцев. Фильм во многом состоит из противопоставлений: стихийный мемориал «Вагнера» встык смонтирован с Соловецким камнем во время акции «Возвращение имен», а она — с очередью из людей на Борисовском кладбище 1 марта 2024 года. В такие моменты на первый план выходит хаотичная энергия — набор противоречащих друг другу событий, выкриков, лозунгов. И снова это для меня — самый точный портрет России сегодня.

Маша Черная. У меня не было задачи сделать именно противопоставление, это тоже было бы, наверное, упрощением. В том то и дело, что это не противоречащие друг другу вещи, они существуют одновременно, и это немножко безумие. Да и потом, в чем противопоставление? В одном месте смерть, и люди ее оплакивают, в другом — то же самое. Да, если смотреть идеологически, то это совершенно разные среды. И в этом была еще одна сложность, потому что я не хотела делать манифест, делить все на черное и белое. Мне хотелось запечатлеть сложность и противоречивость, которая у меня самой вызывает сильные эмоции. В какой-то момент я не знала, что делать с фильмом, многие мне советовали его упростить, поместить в него какой-то очевидный стейтмент или сопроводить закадровым голосом или подписями: какой город, месяц, год в кадре. Я долго монтировала, все те два с половиной года, что снимала. В какой-то момент мне казалось, что я останусь со этим всем одна, потому что фильм не работает на тот контекст, который сейчас востребован. Но случилась история с фестивалем DocLisboa. И оказалось, что именно на такой взгляд был большой запрос. Возможно, он не был прямо сформулирован или открыто озвучен, но, судя по моим разговорам со зрителями, жюри, критиками, именно отсутствие упрощения, насильственного навязывания позиции — то, что сработало на пользу фильму.

Никита Карцев. При этом на все события вы смотрите через призму личной трагедии, и это дает фильму дополнительный объем. Почему вы в итоге решили снимать и себя тоже?

Маша Черная. Вообще, я не люблю себя в кадре. Удобно всегда быть по другую сторону камеры. Я самоучка, но была несколько раз в документальных экспедициях с Ольгой Привольновой, ученицей Марины Разбежкиной. Там не было жесткого навязывания разбежкинского метода, но в России это чрезвычайно влиятельная школа, и люди, которые ее прошли, как правило, избегают музыки, закадрового голоса. Поначалу я тоже вырезала свои реплики в разговорах с героями. А в какой-то момент подумала: мотивация убрать себя из материала — чтобы быть объективной, так? Но документальное кино никоим образом не объективно! Получается, я занимаюсь враньем. Если я вырезаю себя, я вру, потому что там была я, герой реагировал на меня, у нас был разговор. С другой стороны, совсем радикальный «селфи-док» — тоже не мой жанр. Я, видимо, изобрела какую-то гибридную форму, потому что и «Осколки» не могу назвать «селфи-доком», просто присутствую в нем как одна из героинь.

Никита Карцев. Расскажите о других людях, которых мы видим в кадре.

Маша Черная. Я с довольно юных лет имела отношение к музыкальной и а-ля андерграундной тусовке, но в какой-то момент потеряла к этому интерес. А когда вернулась из Грузии в Россию, в апреле 2022 года, снова там оказалась. Все случилось почти магическим образом. Первый месяц, что я ходила по Москве, у меня ушел на адаптацию к шоку. Я выложила сторис с фотографией так называемого Милютинского сквота. Просто потому, что проходила мимо. Это увидела моя знакомая, с которой я когда-то познакомилась в похожем сквоте в Екатеринбурге. Она написала: «Завтра у моего парня бой во дворе Милюты, приходи меня поддержать, потому что я буду нервничать». Я говорю: «Конечно, но я буду с камерой». Я сама еще не знала, чего ожидать, была довольно агрессивно настроена к этому мероприятию. Мне казалось, вокруг и так много насилия, зачем его еще умножать? Но когда пришла, то увидела целый двор, полный ребят, человек сорок-пятьдесят. И от них исходила интересная энергия. В какой-то момент я поймала себя на том, что больше не имею к этому претензий. Это было хорошо организованное мероприятие — с врачом, рефери, в очень дружеской атмосфере. То есть это, наоборот, был способ выплеснуть свою агрессию, довольно безопасный и даже объединяющий. И на этих боях я познакомилась со своим будущим бойфрендом. Это человек из совершенно другой вселенной, нежели я, сильно младше меня. Это была спасительная история. Не знаю, можно ли это назвать эскапизмом, но вообще-то это довольно важно — любить в тяжелые времена. Благодаря этой истории у меня заново появился интерес к тому, что происходит в Москве, что я упустила за последние годы. Я стала выяснять, что ставят в театре, что делают, не знаю, нойзеры, какой рэп сейчас есть. Оказалось, что разные субкультуры перед лицом смерти, страха и так далее объединились в одну большую тусовку. Я подумала, что это как минимум любопытно и нужно все снять.

Но также для меня это во многом был личный дневник. Безусловно, прослеживалась параллель между умиранием мамы и умиранием каких-то вещей, которые мне важны в моей стране и в моем окружении. И потом, уже на монтаже, стало понятно, что нужно эту линию сохранить. Она и собирает все воедино.

Никита Карцев. Еще в фильме есть ваш отец.

Маша Черная. В главе с похоронами есть хроника, которую он сам снимал в 90-х. Когда я монтировала, только в этот момент обнаружила, что снимаю с ним в очень похожей манере. У отца тоже есть кадры, где он сам себя снимает в зеркале, он тоже все время панорамирует по-дурацки, абсолютно как я это делаю.

Никита Карцев. Как я понял по сюжету, вы какое-то время не общались?

Маша Черная. Нет, у нас просто не типичные папа-дочкинские отношения, поэтому у меня не было сперва его контакта в телефонной книжке. Но в процессе съемок фильма, как это, возможно, видно из диалога в конце, отношения мы восстановили. По крайней мере, не разорвали. То есть да, в процессе мы могли кричать друг на друга, но в какой-то момент останавливались, говорили: ты мой отец, я твоя дочь, мы друг для друга важны.

Никита Карцев. Я думаю, что пространство личной жизни сегодня — одно из немногих, о котором вообще можно говорить. И таким образом заново выстраивать свою значимость. В этом смысле мне ваш фильм кажется очень современным, даже радикальным: поставить камеру напротив себя, настоять на том, что личное горе так же важно, как горе общее.

Маша Черная. Я не сильна в киноведении, но у меня есть субъективное ощущение, что сегодня есть две тенденции в кино. Первая — большое внимание к архивам. Это началось еще с пандемии, с момента, когда мы не могли снимать, как раньше. И тогда все пошли разгребать свои архивы. А вторая — да, субъективное личное кино, «селф-доки». Для меня это про горизонтальность и честность. Потому что с доком связано очень много этических вопросов. Как ты на жизни других людей, на их драмах делаешь себе карьеру. У меня это вопрос, который на всю жизнь остается открытым. Это всегда будет меня тревожить. А когда вводишь в повествование себя, ты подставляешься так же, как и твой герой. Ты такой же несовершенный, разный. 

Никита Карцев. В «Осколках» есть фрагмент с вашим молодым человеком, где он говорит, что вы манипулятор.

Маша Черная. Мне было важно, чтобы этот момент остался, хотя мне много что есть на это ему ответить. Но, с другой стороны, в чем-то он прав, так что я решила не спорить с ним и оставить все как есть.

Никита Карцев. У вас был какой-то внутренний принцип, по которому вы выбирали именно эти кадры, сцены?

Маша Черная. Один из лейтмотивов, который никак не проговаривается и вряд ли считывается, — это спуск. В фильме много кадров с лестницами, лифтами, входом или выходом из подвала. Это для меня были и спуск гроба, и спуск в андерграунд, и спуск в ад. В какой-то момент глав было не пять, а семь, восемь. Была целая глава из Грузии, а была глава, в которой я буквально спустилась под землю. Мне в какой-то момент захотелось попробовать довести эту метафору до предельной очевидности. Я встретилась с диггерами и незаконно спустилась с камерой в старые коллекторы. Мы бродили под Москвой часа три, вылезли где-то на Садовом. Мне даже удалось не сломать и не намочить камеру. Это довольно интересный материал. Но в итоге он сильно выбивался из остальных глав, поэтому я его убрала.

Никита Карцев. У вас есть какой-то вывод от путешествия в андерграунд? Эти молодые люди справятся с навалившимся на них обстоятельствами? Можно на них положиться?

Маша Черная. Андерграунд появился не сейчас, он был всегда. Справился ли он? Или мы? С другой стороны, а почему андерграундная молодежь должна взять на себя какую-то роль? Меч правосудия? Зачем на кого-то полагаться? Это вопрос личной ответственности. Человека из любых кругов, необязательно андерграундных.

Для меня важно, что этот фильм снят не со стороны, а изнутри. Я же сама переехала в Милютинский сквот, чтобы там жить. Иногда я, как и остальные, забирала еду из «Братьев Караваевых», которую выкидывали на помойку рядом с нашим домом.

По моим ощущениям, прошло почти три года, и этот взрыв андерграундных тусовок немного стих, не выродился во что-то большое. А может, мне так кажется, потому что мой интерес к этому миру чуть угас. Ну и люди устали просто. Сосредоточились на своей частной жизни, потому что глобально, по ощущению, ничего невозможно изменить. Но я надеюсь, что там еще будет что-то рождаться, в этом подполье. К чему-то это еще приведет, не только к сиюминутному концерту.

На показах в Португалии зрители много говорили про беспросветное отчаяние в фильме, но для меня надежда там есть, в том числе в открытой концовке, снятой в Грузии. В «Осколках» много музыки, которая тоже является своего рода спасением, и вот в самой последней сцене дети играют на железной дороге. И оказывается, что камнями можно играть на железках и будет получаться первобытная музыка. То есть в каком-то месте себя я верю, что даже если все развалилось на куски, то придут дети, которые заново придумают и музыку, и мир, играя с осколками на развалинах.