На «ТНТ» закончился самый резонансный сериал осени — восьмисерийный «Перевал Дятлова», рассказывающий свою версию произошедшего в окрестностях горы Холатчахль. Не столько фактическую, сколько метафизическую. Алексей Филиппов делится своими конспирологическими теориями, почему сериал, взявшийся за исхоженный сюжет и сложную тему, заслуживает уважения и внимания.
«Что в точности подумать, я не знаю;
Но вообще я в этом вижу знак
Каких-то странных смут для государства»,
— почти сходу выдает майор КГБ Костин (Петр Федоров), прибыв в Свердловскую область расследовать гибель тургруппы Дятлова.
Воспоминание о «Гамлете» за восемь эпизодов занесет снегом, но единственная цитата вряд ли случайна. Будут еще визуальные — их леса и горы, — но в ходе расследования станет как-то не до литературы. Девять обезображенных морозом и, возможно, насилием тел ждут разгадки, что же случилось с Игорем Дятловым (Иван Мулин из «Хрусталя») и его восемью товарищами и товарками, решившими в честь XXI Съезда ЦК КПСС взойти на уральские вершины Отортен и Ойкачахл.
Трупами, конечно, Костина не напугаешь. Он — ветеран Великой Отечественной, промаршировавший в самое сердце тьмы, до Берлина. Не Горацио, хотя тоже не уберег друга Витю (Алексей Бардуков, ветеран военных сериалов), скорее — Данте, который хладнокровно идет, ведомый незримой силой, через зафасадный советский ад. Эта сила проявит себя еще на фронте: мертвой девушкой в странном замке, намекающим на деятельность Аненербе, ну и нечеловеческой живучестью Костина. Кажется, и одет майор не по погоде, потому что знает о Присутствии, но тут многие почему-то презирают холод.
Февральскому снегу вторит зерно пленки: снявшие нечетные серии режиссеры-дебютанты Валерий Федорович и Евгений Никишов — на самом деле продюсеры с выдумкой, передовики российской сериальной революции — таким пижонством задают происходящему потусторонний тон, переворачивают игру. В чем-то буквально: камера Давида Хайзникова, как божественное око, летает там, где не протиснется и библейский верблюд, заставляя изображение двоиться, кружиться, сливаться, распадаться, слипаться, миражничать.
Советский 1959-й оборачивается в сериале то ли оксюмороном — цветным нуаром, — то ли вывезенным из американских лабораторий прежде времени неонуаром, по-новоголливудски во всем винившим государство. Годом ранее Орсон Уэллс «Печатью зла», считается, закрыл тему, взошедшую на почве Великой депрессии и расцветшую на фоне жутких передовиц заокеанского фронта. Однако портал в отчаяние, как показывает практика, не зацементируешь, как и разносящееся от южных морей до полярного края эхо войны.
Про войну тут будут вспоминать ежеминутно: СССР в «Перевале…» не коллективное тело, связанное, по Кроненбергу, насмерть (страхом, гэбней, безнадегой), а скульптурная композиция, соединенная смертью. Лишь при упоминании войны и потерь между людьми пробегает сигнал — начинает дребезжать жизнь в строгих, механических, обвыкшихся голосах. Как у «замороженной» патологоанатомки Екатерины (Мария Луговая), матери-одиночки, чей муж Витя погибает на фронте. Его-то Костин и не уберег, точнее — как сообщат под конец — тот сам пожертвовал собой ради майора.
Выжившие сослуживцы менялись именами. Например, по одной из версий, капитан КГБ Золотарёв (Егор Бероев), отправившийся с «дятловцами» в экспедицию с каким-то своим интересом, сменил паспортного Александра на Семёна — согласно такому ритуалу. «Перевал Дятлова», придуманный Ильей Куликовым — все еще главным телевизионным сценаристом момента, — во многом строится на таких заменах, подменах, ритуалах, мистификациях. «Махнемся не глядя», — скажет Костину после удачной операции будущий охранник Ивдельлага Яхромеев (Алексей Вертков) и получит на место немецкой зажигалки — надкусанное яблоко. Судьба! Куликов, в общем, все и списывает на фатум, но вернемся к нему под конец протокола.
В сериальном СССР после гибели группы Дятлова везде проступает кровавый румянец: нарисованная на компьютере Москва 1959-го закрепляет ассоциацию с дурным сном; даже майские праздники, разукрашенные пеннивайзовскими красными шариками, вызывают непраздничный дискомфорт. Сын Марии живо интересуется космосом, чье покорение уже началось — первый искусственный спутник зрит с орбиты, — но Коле не удается растормошить взрослых, продолжающих жить войной. Они, если не мертвы внутри, то заморожены — отсюда и эта навязчиво метафорическая морозостойкость. Костин, не расстающийся с нуаровой федорой, потерял не только товарища, но и семью, что сделало его идеальным солдатом, человеком — спусковым крючком, жрецом войны, которая и ходит теперь за ним по пятам.
Что-то, по версии сценаристов, преследовало и группу Дятлова, хотя четные серии, снятые Павлом Костомаровым и Степаном Гордеевым, поначалу выдержаны в черно-белом ретро, оптимистичном оттепельном духе. Источники вдохновения авторы охотно перечисляют в титрах, просто используя оттуда музыку и саунд-дизайн кинематографической эпохи: «Взрослые дети» (1961), «Я шагаю по Москве» (1964), «Три тополя на Плющихе» (1968), «Тень» (1971), «Земля Санникова» (1973), «Восхождение» (1977) и так далее.
Оттепельный кинематограф строил альтернативную реальность, где были увлечены несколько иным — пробуждением жизни, красивыми разговорами, а не похоронами истории. Не случайно «шестидесятников» потом журили за наив — ершистее прочих поколение щелкнул Вадим Абдрашитов в «Плюмбуме» (1987), показав, как за бардовской песней и привычкой сбегать от реальности родители прозевали рождение уязвленного советского супергероя. Руслан Чутко (Антон Андросов) мечтал расставить весь мир по местам и скрыл свою чувствительность за равнодушием к боли, попутно награждая ей окружающих.
Совсем другие — хотя подобранные под «советский типаж» — «железные туристы из УПИ». Чуткие, веселые, розовощекие (никаким монохромом не скроешь) герои мира, где нет цинизма и (пока) смерти, а также нерешаемых проблем. Вот они, слева направо: Игорь Дятлов, Юрий Дорошенко (Александр Метёлкин), Зинаида Колмогорова (Мария Мацель), Людмила Дубинина (Ирина Лукина), Георгий Кривонищенко (Максим Емельянов), Александр Коловратов (Евгений Антропов), Рустем Слободин (Роман Евдокимов), Николай Тибо-Бриньоль (Юрий Дейнекин), приставленный Золотарёв и сошедший с дистанции Юрий Юдин (Максим Костромыкин), якобы потянувший ногу, а на самом деле увидевший безжалостный финал во сне.
Следом туристов попробуют отговорить от похода местные манси, дескать, злой дух Сорни най (легендарная Золотая баба) не одобрит вторжение на ее территорию, та якобы пошлет медведя, заглянет на огонек беглый заключенный, а следом и охранники лагеря (во главе с демоническим Евгением Ткачуком), будут предупреждающе светить инопланетные пятна на небе; еще раз напомнит о смертельной опасности мальчик-остяк Унху (Тимур Романов). «Дятловцы» на мгновение задумаются, в шаге от последнего пристанища — и все же ринутся в бой с природой и фатумом.
Параллельный курс серий позволяет Куликову и Внукову с Сысоевым, авторам ретро-линии, перечислить и отвергнуть все расхожие версии произошедшего, прежде чем презентовать свою. И про беглых заключенных, и про нападение манси, и про НЛО, и про тестирование ракет Р-7, и даже про внутренние дрязги (любовный треугольник слегка нарушает баланс в походной экосистеме, но потом только укрепляет командный дух).
Следствие постановило, что виною стали «природные силы». Костин в сериале тоже якобы приходит к такому выводу. И тут уже пора переходить к грифу «совершенно секретно» (осторожно: совсем спойлеры).
В двух финальных эпизодах «Перевал Дятлова» вихрем наводит многослойную мистику, хотя и первые шесть на документалистику были не очень похожи. Таинственные флешбеки, неопознаваемые блики в небе, вибрирующее присутствие Сорни най, напоминающее о злом духе туунбаке из позапрошлогоднего сериала «Террор». Тот хоронил самоуверенность западной цивилизации, додумывая судьбу другой пропавшей экспедиции.
Однако расщепленный финал берет уже не концентрацией действий или загадок, а выпуклостью духа. Эскалацией того потустороннего ощущения, которое возникает при встрече с неизведанным: на войне, в горах, в книгах Лавкрафта (весь сериал просится рифма «Хребты безумия»).
«Перевал Дятлова» тщательно выносит «антисоветчину» за скобки, прикидываясь скорее романом «Лапшин» Юрия Германа, чем его мрачной экранизацией. Хотя идут косяком «недоработки на местах»: беглые заключенные, жестокие вертухаи, браконьеры, кумовство, секретный запуск ракет и прочая боевая готовность, граничащая с культом смерти. Однако «Гамлет» с пустяшным (для кого-то — возмутительным) гэгом про Ельцина, который якобы тоже рвался в поход, но не влез, указывает на иную конспирологию шоу.
Тут требуется судмедэкспертиза, на которой специализируется одна из героинь.
Пунктирной линией в сериале проходит тема самопожертвования, срастающегося с жертвоприношением. Про остяков ходят легенды, что они до сих пор приносят человеческие жертвы. Шли на амбразуру советские солдаты, вытаскивали товарищей из пекла — даже тех, кто, как Костин, искал смерти, — или спасали ценой собственной жизни. Этот героический военный троп воспроизводят в финале и «дятловцы», поочередно жертвующие собой по пионерскому принципу «сам пропадай, а товарища выручай». Однако за большим человеческим поступком скрывается и нечто глобальное: не просто спасение абстрактной жизни, но препирательство с судьбой.
Так, в финале магически излечивается остяк Унху, которого, как считает его дед (Ёндонгийн Цог), за контакт с «мертвецами» («дятловцами») покарала мстительная Сорни най. Словно Золотая баба приняла жертву «железных туристов».
Однако не он один излечивается. Принимает чужую жизнь, колею покойного товарища и Костин, которому «дело Дятлова» и монолог остяка открывают глаза. Майор, по мнению старика, несет службу Хонту-Руму — ханты-мансийскому богу войны («Пока я служу смерти, она меня защитит»). Если можно поменяться именами и предметами, почему нельзя буквально занять чье-то место? Ну а богом войны в советской мифологии, недвусмысленно конфликтующей с ханты-мансийской (см. «Ангелы революции»), можно считать КГБ, везде подозревавшего врагов.
Если продлевать аналогию до «Хребтов безумия», можно рассматривать историю Дятлова и его группы как (само)жертвоприношение не только ради мальчика или гэбиста, но всего государства. Израненного и проклятого войной, переполненного сиротами и инвалидами, живыми мертвецами и озверевшими от жестокости людьми вроде героя Ткачука.
За несколько лет до Гагарина и укрепления мифа о советском космосе Дятлов и его команда продлили социалистическому проекту жизнь, его оттепельному началу, которое все равно уперлось в застой, чехарду генсеков и закончилось последующим обвалом — таким же стремительным и беспощадным, как схождение лавины в финале сериала (или взрывом на Чернобыльской АЭС, который считают провозвестником (полу)распада СССР). И потому гэг про Ельцина, в итоге ставшего первым президентом Российской Федерации, выглядит не просто деталью, а еще одним проблеском пресловутого фатума. Что делает историю еще жутче, чем подробная хроника гибели, показанная в последнем эпизоде.
«Не должны родители детей своих хоронить — нахлебались мы этого за войну»,
— говорит в начале сериала Костин, словно отсылая к знаменитой сцене из «Мне 20 лет» (1965) Марлена Хуциева, где один из героев видит во сне покойного отца. Тот на несколько лет младше сына и не может поделиться каким-то ценным опытом. Как и сосланный в лагерь и там погибший отец Тибо-Бриньоля («Я его совсем не стесняюсь, а даже горжусь»). Связь времен и поколений нарушена, «век вывихнут».
«Перевал Дятлова» пытается проложить маршрут по заминированной советской истории, навести мосты между прошлым и будущим — и находит выход только в оде гуманизму и задорной песне, пускай звучащей уже посмертно. Призрачно все, и дольше века длится бой, времена не выбирают — и далее по тексту, — но человек может изменить человека, а может — и что-то большее.
К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:
Google Chrome Firefox Safari