«Большая поэзия» — кино про рэп, ЧОП и ЛНР

Город Железнодорожный, Подмосковье. Инкассаторская машина подъезжает к банку. Внутри — двое ЧОПовцев, Виктор (звезда нового российского кино Александр Кузнецов) и Алексей (так и не стесавшийся, все еще свежий органик Алексей Филимонов). Оба служили в Луганске, но различаются диаметрально — как реальность и пропаганда. Первый — стоический одиночка, скуп на слова, являет спокойствие памятника и старательно пишет (плохие) стихи, несмотря на посттравматический синдром. Второй — слушает рэпчик, рифмует легко и непринужденно, задавлен долгами, увлекается петушиными боями и не знает, что делать с тещей, женой и ребенком, а еще очень хочет писать (в смысле — прямо сейчас). Их размышление о том, что же такое поэзия (и чем она отличается от рэпа), прервет ограбление банка: Виктор устроит перестрелку и ранит одного из грабителей, Алексей обоссытся.

Дальше все тоже пойдет на контрасте. Виктору, как истинному победителю, дадут в награду 200 тысяч и золотую зажигалку, Алексей снова проиграется в петушиных боях (птица с звучным именем Киборг падет под натиском Чингисхана). В поэтическом кружке комичный сноб-преподаватель (Александр Топурия) продолжит ругать корявые стихи Вити и хвалить вирши Лехи. Непроницаемость и непробиваемость первого сами по себе, впрочем, многим видятся поэзией (особенно женщинам). Долго ли, коротко ли, его заносит на поэтический слэм, где он прочтет стих друга с рефреном «Леха я или не Леха?», что тут же привлечет к нему внимание постироничных хипстеров. В форме с надписью «Охрана» им видится прикол и повод записать какой-то абстрактный подкаст. И так далее — от казуса к казусу, от неприятности к неприятности — до отчаянного финала.

«Большая поэзия» — фильм Александра Лунгина, ранее в этом году выстрелившего со сценарием к «Братству» своего отца. Картина с порога заявляет зрителю, что собирается играть на поле новой брутальности. Примерно там, где отбрыкивался от политкорректности Крэйг С. Залер в «Закатать в асфальт», с той лишь разницей, что за окном не вымышленный городок Бульварк, а Железнодорожный, сыгранный отчего-то Некрасовкой (в кадре мелькают указания, что фильм снимался в Люберцах).

Это сходство, впрочем, преимущественно физиогномическое. У Залера в абстрактном и вымышленном городе в атмосфере дурного маскулинного морока в последний бой шли старики, тоже тотемчики уходящей эпохи с лицами Винса Вона и Мела Гибсона. Их слова звучали как выстрелы в пустоте, а диалоги наследовали густой литературности нуара. В каждом эпизоде Залер выкручивал ручку до такой степени, что было понятно: люди так не говорят, а головы так не разлетаются — это жанровая условность, за которой прячутся страхи, мифы, социальные неровности (точнее — колдобины).

«Большая поэзия» обряжена в жанровую форму «криминальной драмы», к которой липнут ярлыки от «Брата» (1997) и «Бумера» (2003) до ангелов Нового Голливуда — Скорсезе с «Таксистом» (1976) или Сидни Люмета с «Собачьим полднем» (1975). Однако Лунгин продолжает линию «Братства», где исследовал ад войны и ад внутри человека. Потому «Поэзия» — в первую очередь высказывание об аде повседневном, набор сентенций, соединенный эффектными или как минимум фактурными сценами. Петушиные бои, чтение стихов, кривляющийся Филимонов, молчащий или курящий Кузнецов — магнетический образ новейшего российского кино; емкий артист, на чьем лице из фильма в фильм пытаются прочитать что-то про поколение околотридцатилетних.

Сама коллизия со стихами по первости вызывает ассоциации с фильмами Надава Лапида, у которого в «Воспитательнице» (2014) маленький мальчик производил поэзию, восхищавшую его учительницу, а в «Синонимах» (2019) израильтянин Йоав, пытающийся стать французом, в том числе мечется между поэтическим и солдатским бэкграундом. Однако стихи как современная литературная форма Лунгину не слишком интересна. Хоть в кадре и мелькает поэт Андрей Родионов (хозяин Киборга), написавший чуть ли не весь рифмованный текст в картине, а рефреном звучит вопрос, озадачивший Россию после батла Оксимирона и Гнойного: «Рэп — это поэзия?» Уровень размышления на тему тут не превышает опыта главных героев, а рэп представлен лишь парой треков Фейса да песней Грубого Ниоткуда. Режиссер признается, что эта музыка ему не близка, ему достаточно Летова (им обильно озвучено «Братство»).

Отсюда как будто бы и вытекает реплика учителя стихосложения, что большая поэзия сегодня невозможна, — сомнительная старомодная сентенция, тем не менее четко описывающая мир картины. «Современная культура боится настоящего», — произносит Виктор, которому, несмотря на задумчивые глаза, чужды сомнения и компромиссы; ему нередко говорят, что он слишком серьезен. Потому и стихи его скованны, описывают лишь взгляд через амбразуру:

У выхода из банка, под дождем,

где ждут своих хозяев БМВ и «Мерседес»,

мы сумки тяжелые в машину несем,

в черной одежде в стиле СС.

Виктор — бог войны, прошедший кампанию в Луганске, не способен вписаться в мирную жизнь, где больше не видит хоть какой-то поэзии, как его наставник — не может за мечтой о большом нарративе рассмотреть много маленьких историй и проблем других людей. Это не Трэвис Бикл из «Таксиста», чей посттравматический синдром провоцирует его решить все проблемы одним выстрелом. Это не Данила Багров, который верил, что сила в правде — и он почему-то безоговорочно прав. Даже не мечтавшие о лучшей жизни бандиты из «Бумера». Виктору нечего терять, и его стоицизм ничего не стоит: «А дальше ни хера не будет», — бросает он в финале единственного прочувствованного монолога фразу, хоть чуть-чуть отдающую поэзией. И правда — ничего.

Александр Лунгин в «Большой поэзии» с длиннотами и косноязычными слоганами в духе пацанских пабликов препарирует постсоветский героический миф, показывает замкнутый круг насилия — тоже в каком-то смысле рефрен. Начальник ЧОПа «Кречет» в исполнении Евгения Сытого — ветеран Афгана, который выжил благодаря тому, что сбежал с поля боя, и медаль «За отвагу» не дает об этом забыть. Для него ветеран Луганска Виктор — тоже, в общем, рифма, напоминание, что он вывалился из смертоносной машины, нарушил круг Сансары. Однако точка этого героического пути — всегда смерть (вряд ли от водки и от простуд). Хоть в маскулинном мире «Поэзии» «постирония» звучит как ругательство, женщины сведены до непознаваемых приспособлений для секса, а дети легко заряжаются идеей силы, у него однозначно нет будущего. Во всяком случае, в бронебойном изводе Виктора, который не знает страха и точно знает, что такое ад.

У этого мира уже нет языка, который смог бы описать действительность или нормально выстроить диалог с друзьями или любимыми. У этого мира нет простых человеческих потребностей. У этого мира есть только набор функций, который рано или поздно приведет либо к героической гибели за чужие деньги, либо к поломке. Не случайно помпезный — Лунгин любит широкие жесты — финал рифмуется с последней сценой «Буча Кэссиди и Сандэнса Кида» (1969), другой картины про банки и пацанское счастье.

Только полвека назад Джордж Рой Хилл снимал о гибели легенд Дикого Запада, которые оказались не готовы к поступи нового времени, с изрядной долей романтизации (тогда же ее удостоились Бонни и Клайд, жертвы удушающей Великой депрессии). Александр Лунгин же видит в ненадежных с точки зрения любого устава солдатах тех, кто вырвется из строгой системы многоуровневого насилия (физического, военного, экономического, социального, гендерного), переступит черту лозунга «Умираю, но не сдаюсь», откажется от предначертанности банальных рифм. Или вновь окажется втянут в петушиные бои.