Молоко мертвого Антихриста: «Мальмкрог» — радикальный фильм-разговор по Владимиру Соловьеву

Белое и черное — титул? Сладкое и горькое — титул? Герой и подлец — титул?

«Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории», Владимир Соловьев

Критик констатирующий: 1899 год, заснеженное поместье. Вернее, сначала — заснеженный лес, заснеженный пастух и заснеженные овцы. Когда они пройдут мимо — нас пустят в дом, где пятеро российских дворян затеяли философский спор о добре и зле, войне и приличиях, теле и душе, будущем Европы и относится ли к ней Россия, Антихристе и прочих «затрапезных мелочах».

Критикесса, читавшая Соловьева: Примечательно, что у Соловьева три разговора и пять персонажей (не считая якобы записавшего все это безмолвного автора), а у Кристи Пую — пять говорящих и шесть глав, названных в честь каждого собеседника и слуги Иштвана. Говорящая преимущественно восклицаниями Дама заменена тремя вполне активными героинями (Ингридой, Ольгой и Мадлен): с точки зрения названия глав — гендерный паритет; за столом — три к двум. Генерал тут возникает мельком, а в соседней комнате умирает пожилой муж княгини Ингриды. В перерывах и фоном шустрят слуги. В повествование вмешиваются интерьеры и виды из окна: ночь сменяется днем, обед — ужином и десертом.

Критик занятой: Овцы и картины на стенах, конечно, интересные, но я ушел через 40 минут, не дождавшись конца первой главыОна называется «Ингрида» — прим. автора.. Не понимаю, зачем мне читать книгу на большом экране. (Покидает здание)

Критикесса, любящая румынское кино: Вообще, стоит начать с главного: «Мальмкрог» — похож на другие фильмы Пую или не очень? Формальности соблюдены. Снова кухонный разговор, как в «Сьераневаде». Ну вместо «хрущевки» — дворец; сложно ли обнищать с дворца до меблирашки? Название — топоним; не извращенный, как «Сьераневада», но переведенный — это немецкое название деревни, находящейся в самом сердце Трансильвании. Можно было бы предположить, что Мальмкрог — беспокойное сердце Европы, если бы Вера Хитилова не нарекла этим титулом Прагу в 1984 годуРечь о документальном фильме «Прага — беспокойное сердце Европы» — прим. автора. Хронометраж — рекордные 200 минут: побита «Аврора» (2010).

Критик скучающий: Но все это невыносимо скучно. 200 скучных минут.

Критикесса, любящая румынское кино: К сути. Сейчас от условно-реалистичной манеры новой волны отошли два его крупнейших представителя. Корнелиу Порумбою снял хитроумный неонуар «Свистуны», заигрывающий с киноманской эстетикой и криминальным жанром. Кристи Пую обратился к костюмной драме на примере текста, который перепахал его в юности. Порумбою наверняка тоже выбрал нуар не только концептуально/механически, но по любви.

Однако что роднит все фильмы Пую и позволяет «Мальмкрогу» выбиваться только техникой речи и декорациями? В центре обсуждения часто фигурирует душа. Душа для Пую не пустой звук: «Смерть господина Лазареску» (2005) демонстрирует глазами чуть ли не ангела-хранителя, как по бухарестским больничкам путешествует душа румынского пенсионера; «Сьераневада» снята с точки зрения души усопшего, на чьи сороковины собрались многочисленные родственники, тут же увязшие в спорах о жизни, семье, стране и вечном.

Критик констатирующий: Надо заметить, что это 200 минут на французском с вкраплениями русского, где весь фильм еле успеваешь читать английские или немецкие субтитрыТак фильм был показан на Берлинском кинофестивале — прим. ред..

Критикесса, везде видящая злободневность: Вообще надо заметить, как этот фильм о конце света и пришествии (или не пришествии) Антихриста рифмуется с апокалиптическими ощущением начала 2020-го. Пожары в Австралии, коронавирус, стрельба в Ханау.

Критик констатирующий: Еще просится банальная аналогия с фейсбуком: 200 минут высокопарных споров без возможности прийти к консенсусу в окружении мира на грани краха. Революций, войн и так далее.

Критикесса, читавшая Соловьева: Все же прозорливость текста в большей степени относится к XX веку — и рассуждения про угрозу панмонголизма, про идею священной европейской культуры и так далее. Сегодня текст «Трех разговоров» звучит немного пророчеством, немного рудиментом. В нем столько внимания уделяется выстраиванию системы координат, которая сегодня выглядит старомодной, если не сказать грубее. Преимущественно европейско-христианская оптика, пренебрежительное отношение к другим классам и народам, наивная вера в то, что Европу не ожидают большие войны, так как силы нужно объединить против Азии.

Критик-визуал: Кстати, Пую мастерски это выстраивает через антураж и мизансцены. Усадьба в заснеженных горах — пресловутое «как далеки они от народа». Эпизод про Иштвана сует нам под нос факт, что привилегированные люди размышляют о судьбах мира и морали, игнорируя простых людей, которые в XX веке и устроят им мальмкрог. Панмонголизм — вроде закончившаяся истори, и сегодня он не очень актуален.

Еще интересно, как меняется движение камеры и крупности плана от главы к главе. Первая — часовая — почти статична. В ней даже герои почти не двигаются, только говорящая графиня ходит взад-вперед, как маятник. Часто встречаются кадры, когда все персонажи стоят к камере спиной (а вы говорите, субтитры тяжело читать и вообще невыносимо смотреть, — вот вам режиссерская ремарка: who gives a shit). В третьей, кажется, главе начинается портретная съемка — и монтажная динамика по местным меркам просто бешеная. С такой скоростью слуги меняют блюда, приносят-уносят одно-второе-третье.

Критикесса, любящая румынское кино: Кстати, о кадрах со спины. Еще немаловажный вопрос, с чьей точки зрения снят фильм. Это всегда важно, но в случае Пую особенно.

Критик постироничный: Какой-то это не разговор, а сборник монологов.

Критикесса, читавшая Соловьева: Есть завиральная теория, что с точки зрения дыры в стене Соловьев в предисловии насмехается над сектой «дыромоляев», которые молятся: «Дыра моя, изба моя, спаси меня». В сущности, этот высокоинтеллектуальный и запутанный диалог, пестрящий историческими событиями, аналогиями и философскими концептами, — такой же заговор от конца света. Который не помог. Хотя и конец света не совсем наступил.

Критик, любящий жанровое кино: Да это настоящий слоубёрнер! В конце первого часа Ольга падает в обморок. Потом начинается стрельба. В конце ничего сурового не происходит, но понятно, что следом — XX век с его ужасами. Если продлить таймлайн — тот еще хоррор.

Критик констатирующий: Фильм действительно обрывается на полуслове: герой уходит за рукописью об Антихристе — и «Мальмкрог» заканчивается. Так же, к слову, почти обрывается «Мой друг Иван Лапшин» (1984).

Критикесса с адекватными познаниями в философии: (Не пришла)

Критикесса, везде видящая злободневность: Все-таки аналогия с фейсбуком не такая банальная. Тут предсказана постправда, а классовое неравенство — снова самая обсуждаемая тема последних лет и особенно года. «Паразиты», «Джокер», «Мы» — много с чем перекликается фильм.

Критик-визуал: Кстати, трапезные сцены — особенно десерта — напомнили о «Жизни Адель» (2013) Абделатифа Кешиша, где синонимом неравенства выступала еда, которую предпочитают героини Сейду и Экзаркопулос. Пую очевидно знает в яствах толк: душа душой, а едят у него — везде и всегда — символично. Лазареску тошнит недавно съеденным, на сороковинах в «Сьераневаде» — соответствующие кушанья.

Критикесса, любящая румынское кино: Давайте не забывать, что Пую его не вчера задумал. Вряд ли тут речь о какой-то актуалочке. В современном дискурсе все эти размышления, что зулусы хуже англичан, потому что у них нет Шекспира, звучат как минимум странно. Упоение идеей высокой культуры — в соседстве с кассовыми рекордами кинокомиксов и новой популярностью упомянутого здесь хоррора — тоже. Декорации вмерзли в вечную зиму конца XIX века. Интересно понять, зачем их оттуда вытащили.

Побег Порумбою в условно-жанровую степь можно как-то понять. Новая волна во многом плескалась вокруг осмысления социалистического прошлого и правления Чаушеску в частности. Порумбою с этого начал («12:08 к востоку от Бухареста»), а аккурат к 30-летию смерти тирана подался в мягкий эскапизм. Раду Жуде, кстати, показанный здесь же в Берлине, в «Прописных буквах» возвращается к Чаушеску. Семь лет назад Жуде тоже снял фильм о предчувствии беды: «Истерзанные сердца» происходили в туберкулезном санатории 1937 года, а треп и мирские устремления его посетителей игнорировали надвигающуюся хворь фашизма. Но это другая история.

Почему Пую после невероятно близкой любому постсоветскому ДНК «Сьераневады» обратился к вечному — все же неочевидно.

Критик скучающий: Вы допустили несколько ошибок в слове «скучно».

Критик, придуманный до кучи и для вывода: В самом начале говорили про антураж: рогатые черепа, картины, статуи, играет классическая музыка. Не усадьба, а Эрмитаж. Раз мы вспомнили постсоветское ДНК: Александр Николаевич Сокуров в «Русском ковчеге» (2002), снятом как раз в Эрмитаже, тоже выводит музей как ковчег культуры. Той самой «святой европейской», которая кому-то не очень нравится. Потом Сокуров вернется к этому образу в «Франкофонии» (2015). Это вполне понятный образ.

Повествование в «Ковчеге» тоже неспешное, хоть и снят фильм одним кадром. Вот и у Пую своего рода экскурсия в ковчег европейской мысли перед дождем. Дождь идет регулярно: какие-то из прогнозов актуальны, что-то кажется пустой болтовней, примерно ничто ни на что не влияет. (У Порумбою, кажется, тоже есть некоторое отчаяние по этому поводу. Потеря веры в язык — поэтому он перешел на свист.)

Более того — Пую снимает не просто про душу и новую румынскую экзистенцию после Чаушеску. В той же «Смерти господина Лазареску» зашифрованы исторические события, важные для Румынии. Описанное Соловьевым — в каком-то смысле — предвещало и Чаушеску. Встроилось для Румынии между православным периодом и советским. Фильмы Пую на этих двух матрицах часто и базируются.

Иронизирует он, вглядывается в прошлое, чтобы прозреть будущее, или просто сохраняет в стеклянном шаре важный артефакт мысли — можем только (тщетно) гадать. Смерть неизбежна, пойдемте пить чай.

Редактор: (Заканчивает текст)