Раз два три четыре пять, вышел Гитлер погулять: Юрий Сапрыкин о фильме «Кролик Джоджо»

«Кролик Джоджо» — фильм в высшей степени симпатичный. Это надо понимать не как среднюю степень похвалы — между «так себе» и «ничего», а буквально: фильм, генерирующий симпатию, умиление, прилив тепло-мягких чувств, которые принято связывать с действием гормона окситоцина. Оказаться лицом к лицу с «Кроликом Джоджо» — все равно что погладить пушистого зверька или обнять ребенка. Это заложено на уровне инстинктов: примерно так же действует на человека вид любого живого существа с непропорционально большими головой и глазами — именно таковы некоторые анатомические особенности героев аниме или внешность спилберговского E.T. («Инопланетянин»). Если мы можем говорить о фильме как о живом организме, то пропорции «Кролика Джоджо» именно такие. Существо подобного типа провоцирует не только умиление или желание обнять, оно нуждается в защите. «Кролик Джоджо» — он, как ребенок, котенок, утенок, нечто такое, на что невозможно поднять руку, к чему хочется прижаться и раствориться в нежном тепле. То, что частью этого всепоглощающего мимими оказывается Гитлер, лишь добавляет теплым чувствам остроты.

В пересказе фильм может показаться то ли жестокой драмой взросления, то ли абсурдистской сатирой. Мальчик Джоджо (Роман Гриффин Дэвис) растет фанатичным поклонником Гитлера — вплоть до того, что Гитлер (Тайка Вайтити) становится его воображаемым другом наподобие Карлсона и является ему в видениях, чтобы помочь советом или подбодрить в трудную минуту (при этом фюрер корчит рожи и весело подпрыгивает). Трудные минуты не заставляют ждать: Джоджо слишком мягкотел и потому становится объектом насмешек в лагере Юнгфолька, проверочное задание на твердость характера — убить кролика — не выполняет, а неудачный бросок гранаты оставляет на его лице шрамы. Дома тоже несладко: отец сгинул на фронте, старшая сестра умерла, мать (Скарлетт Йоханссон) томится то ли от тоски, то ли от эстетических разногласий с нацистским режимом. Вдобавок к тому в потайной каморке за стенкой обнаруживается вдумчивая еврейская девочка — а Джоджо, верный расовой теории воображаемого друга, евреев как-то не очень.

Роман Кристин Лёненс «Птица в клетке», по которому снят «Кролик Джоджо» встраивается в почтенный ряд произведений о том, как жестокие идеи взрослых калечат детскую душу, — но режиссер то ли из боязни показаться банальным, то ли просто куража ради затевает менее очевидную игру. Что, если представить, что свастики, гестаповцы, штурмовики — всего лишь декорация, условность, внутри которой можно разыграть историю взросления в ее современном регистре? Дети — не жертвы нацизма, но объект умиления, трагические заблуждения преодолеваются с легкостью свайпа вправо, боль потери анестезируется отрешенной пастельной теплохладностью, которая традиционно описывается эпитетом «хипстерский», и все это в дизайнерски безупречном тоталитарном антураже, как в клипах Laibach или Rammstein. В романе-первоисточнике нацизм — это яд, разъедающий детскую душу, в фильме — что-то вроде фильтра для фотографий, приложения, которое добавляет свастики на аватарку. Вообще, «Кролик Джоджо» — неплохое визуальное упражнение в жанре «как мог бы выглядеть инстаграм по геотегу «Берлин» в 1945» — ну, если представить себе, что в Берлине 1945-го могли бы существовать люди, для которых главным делом жизни был бы инстаграм.

В сегодняшней России любые рассуждения о том, что кто-то недолжным образом показал события мая 1945-го в Берлине, встраиваются в понятный контекст: память о войне приобрела черты государственной религии, и любая неканоническая расстановка акцентов в этой теме чревата если не прямыми административными санкциями, то как минимум хорошо организованным взрывом оскорбленных чувств. Видимо, это и остановило компанию Fox (с недавних пор ставшую частью корпорации Disney), которая не решилась выпускать «Кролика Джоджо» в российский прокат накануне 75-летия Победы. Судя по тому, с каким пристрастием обсуждают в комментах, что в фильме специально поливают грязью советских солдат, в отличие от американских (и те и другие появляются в кадре секунды на три), прокатчики хорошо понимают, на каком рынке им приходится работать. Сторонники картины, в свою очередь, защищают право художника высмеивать нацизм, не застывать перед ним в благоговейном ужасе, а разить, так сказать, клинком сатиры; тем более что у этого подхода тоже есть уважаемые предшественники — от чаплиновского «Великого диктатора» до «Продюсеров» Мела Брукса.

Проблема в том, что «Кролик Джоджо» не относится к истории нацизма — или отображения этого режима в кино — совершенно никак. Он не проводит ревизию памяти, не пытается отнестись к пережитым травмам с иронией или довести их до абсурда и уж точно не собирается оскорблять ничьих чувств. Его отношение к историческому контексту можно сравнить с эпизодом из старого французского фильма «Большая прогулка», где незаметные герои Сопротивления пытаются удрать на телеге от атакующего их фашистского истребителя, и в какой-то момент персонаж Луи де Фюнеса предлагает: 

«Давайте просто сделаем вид, что мы его не замечаем». 

Что ж, это тоже вариант ответа на вопрос, как можно писать стихи после Освенцима: надо просто сделать вид, что никакого Освенцима не было. Третий рейх — всего лишь неприятный эпизод в истории, гитлеровцы — что-то вроде хамоватого физрука, нацистский лозунг — деталь постера в детской комнате. Но все пройдет и наладится, юношеская влюбленность окажется сильнее расовых предубеждений, а Гитлер растворится в воздухе сам, и прощание с ним в каком-то смысле будет прощанием с детством: мы помашем ему, станцевав под Боуи на улицах освобожденного Берлина. Без отчаяния, гнева или страсти — а едва поводя руками, как бы с иронией, отрешенно, теплохладно.

В каком-то смысле эта отрешенность неизбежна. Вторая мировая уходит в прошлое, новые поколения не обязаны (а может быть, даже не в состоянии) пережить ее опыт во всей трагической глубине. Мы же не требуем от фильма про греко-персидскую войну, чтобы он раскрывал нам весь ужас войны — достаточно, чтобы копья, колесницы и шлемы эффектно смотрелись на экране. Почтенный ряд предшественников — можно вспомнить еще «Жестяной барабан» Фолькера Шлёндорфа, картину о ребенке, отказавшемся взрослеть, чтобы не участвовать в жестоких нацистских играх, — объединен хотя бы тем, что для них война была личной болью. Погружение в нее, ее проживание, преодоление, высмеивание или отрицание — это разные способы обращения с еще не зажившей раной. У Тайки Вайтити ко Второй мировой, что называется, ничего личного, и дело вовсе не в том, что режиссер «Кролика Джоджо» сравнительно молод, родом из Новой Зеландии и не чувствует святости тех святынь, память о которых мы бережно храним, о нет и нет. Парадоксальным образом ближайшим родственником «Кролика Джоджо» в мировом кинопространстве оказывается фильм

«Т-34», патриотический российский блокбастер, где война точно так же выступает в качестве фактурного материала, подходящего, например, чтобы отрисовать на компьютере сцены замедленного пролета артиллерийского снаряда или вытащить на экран популярного актера Петрова. Война — это такой сеттинг, удобный еще и тем, что производимый темой эмоциональный эффект и сопровождающий ее культурный багаж до сих пор действуют настолько сильно, что позволяют быть небрежным в деталях. Война все спишет — и банальные сюжетные ходы, и лобовые приемы, и в целом отрисованные по линейке художественные миры, где смерть обозначается скопированным из «Матрицы» спецэффектом, а любовь — анимированными бабочками в животе.

Тем не менее «Кролик Джоджо» мил, и за это ему многое прощается, остается понять, что применительно к этому фильму означает слово «милый». Это очевидно не благодатная божественная милость и не сентиментальное умиление — это, как принято говорить в соцсетях, милота, приятно щекочущее чувство, охватывающее зрителя, например, при просмотре забавного видео на YouTube или при виде собственного шкафа, все вещи в котором внезапно оказались разложены в идеально симметричном порядке. Дыхание жизни в эту геометрически выстроенную милоту (в инстаграме такое обозначается тегом #unintendedwesanderson — «ненарочный Уэс Андерсон») должна, по идее, вносить мать Джоджо, которая ненавязчиво учит его быть милосердным и радоваться каждой минуте — то есть пить вино, запрокинув голову, томно танцевать под патефон и, смеясь, кататься на велосипеде по набережным (как и полагается жительнице охваченного войной Берлина, только что потерявшей мужа и дочь). Но подходить к «Кролику Джоджо» с мерками реализма или соответствия исторической правде — значит выставить себя же дураком, не говоря уж о риске быть побитым случайными знакомыми в баре. В «Кролике Джоджо» дышит победительный дух современности, точнее, желания говорить о чем угодно, даже о вещах, выходящих за пределы человеческого разумения, не покидая зоны максимального комфорта. А победителей, как известно, не судят.

Впервые текст Юрия Сапрыкина «Раз два три четыре пять, вышел Гитлер погулять» был опубликован в журнале «Искусство кино» (№3/4, 2020).