Вчера закончился 26-й Открытый российский фестиваль анимационного кино в Суздале, где Гран-при получила картина Андрея Хржановского «Нос, или Заговор «не таких», специальные призы жюри — «За забором» Марии Коган-Лернер, «Вадим на прогулке» Саши Свирского и «Голый» Кирилла Хачатурова. Приз мэтров имени Александра Татарского Юрий Норштейн тоже вручил Андрею Хржановскому.
О других открытиях этого фестиваля мы поговорим попозже, а пока публикуем статью Ларисы Малюковой из первого номера в этом году — о документальной анимации. Какая она бывает, какие темы поднимает и как помогает всей мультипликации двигаться вперед.
Даже эксперты путаются в дефинициях гибридного по природе жанра. Анимация на документальной основе? Документальное кино с использованием мультипликации? Анимационные интервью? Одушевление архивных материалов? Объединяет разнообразие расплывчатых терминов носитель информации — «документ». На его порой ветхой сущности возводятся разноэтажные здания и ветхие хибарки фильмов. Территория «промежутка», приграничная полоса осваивается и обживается, смывая границы между видами кино, поэзией и инфой, частным и общим, автором и зрителем.
В отличие от иных видов кинематографа, реальность в анимации рукотворна. Создавая мир с чистого листа, спички, фрагмента проволоки, кофейного порошка, художник волен обойтись без актеров, макета, целлулоида, камеры. Конструктор мерцающих форм и творец зыбких сущностей, созданных из теней и иголок, Александр Алексеев первоосновой мультипликации считал «образ в движении». Авторская анимация вообще про соединение разноречивой материи и духа (одушевления). Как галоши Акакия Акакиевича — часть живого портрета Башмачкина: «Естественно, они пропускали воду, хлюпали. Да и как такой человек идет в этих галошах? Представьте себе набухшую от воды галошу. Когда наступают, она этак слегка проминается. Вот такие галоши стоят в раздевалке под прилавком».
Сцена со сморщенными от старости галошами и рваным носком у Норштейна превращается в бурлеск, многое объясняющий нам про затрепанного, не от мира сего героя.
Разумеется, они должны были одушевить друг друга: суперусловная среда и ускользающая реальность. Голый факт закутывается, согревается фантазией художника, оставляя место для рефлексии. И хотя в поэме «Сказка сказок» использованы документальные кадры огня, воды, снега — большей силой воздействия заряжены пожухлые уголки фронтовых писем и казенных извещений:
«Ваш муж... верный воинской... похоронен... геройство и мужество...»
И чернильной ручкой кое-как приписано:
«Умер от ран».
Норштейн полагает, что сверхнатуралистические кадры в сопряжении с условным характером рисованного мира «дают свои добавочные эффекты». Не знаю про «добавочную стоимость», но в сочетании с условным изображением (только что в снегу растворились уходящие на фронт солдаты в плащ-палатках) эти летящие похоронки — настоящий удар.
Прежде чем описать разнообразие форм анимадока, кратко напомним его историю. Один из пионеров анимации, создатель «Динозавра Герти» неленивый Уинзор Маккей в 1918-м нарисовал 25 тысяч кадров для 12-минутной «Гибели «Лузитании» о трагедии Первой мировой: британский трансатлантический лайнер с тысячей пассажиров на борту взорвала торпеда, выпущенная с немецкой подводной лодки. Маккей комбинирует анимацию с хроникой, фотографиями, воссоздавая картину кораблекрушения. И зрители увидели, как это было. Любопытно, что в том же году и Дзига Вертов включал движущиеся графические изображения в свои фильмы. Его карту Восточного фронта называют первой советской мультипликацией.
Из заметных событий анимадока — опыты Джона и Фейт Хабли. Среди многочисленных киноэкспериментов (1950-1970) назовем именитую «Лунную птицу» (1959): столкновение неотшлифованного звука (записанная на пленку болтовня детей) и абстрактного минималистского рисунка. Эту продуктивную идею развил Ник Парк во «В мире животных» — в кадре интервью с пластилиновыми животными в зоопарке. Белые медведи, лев на дереве, маленький бегемот, черепахи, горилла озвучивают тоскливые монологи иммигрантов, беженцев. Соединение несоединимого. Похоже на воплощение в жизнь идеи Крэга о сверхмарионетке, способной растрогать зрителя больше, чем актер, который находится рядом с марионеткой. Монтаж реальной жизни с показательной мультяшностью оказывается одним из магистральных методов анимадока.
В нулевые анимадок оказывается рупором социального кино. «Рабы» (2008; главный приз в Анси) Ханны Хейлборн и Давида Ароновича — отстраненное компьютерной анимацией повествование несчастных африканских детей, загнанных в рабство гражданской войной в Южном Судане. Синтез политдокументалистики с экспериментальной анимацией со всполохами диких цветов. Германская соцдрама «Сломленные» (2016) Фолькера Шлехта и Александера Лаля — погружение во мрак восточногерманской женской тюрьмы Хохенек. Голоса бывших заключенных — словно зрачок в гигантскую камеру. Кино не столько о политических причинах заточения, сколько о тяжести железного занавеса на плечах. Выбор стиля определила фраза одной из узниц про невыносимое удушение серым цветом — других красок не хватало как воздуха. Анимационная графика лишена плотности, временами напоминает архитектурные чертежи: камеры, коридоры, душевые, цеха. Абстракция выводит историю на иной смысловой уровень, сталкивая холодную геометрию места действия с трагедией живых людей.
В 2008-м полнометражная анимадрама Ари Фольмана «Вальс с Баширом» — событие Канн — обнаружила новые перспективы жанра. Ливанская война не заканчивается — хозяйствует в вещих снах солдата. Ежеминутно монтируется с миром: он смотрит на витрины с телевизорами, пляжные картинки с водными лыжами, а видит войну, отраженную в желтых глазах собак (выполняя приказ, приходилось уничтожать собак в арабской деревне). Фольман опирается на личный опыт — военный и телевизионный. Факты сшивает со своими травмами, с бессонницей, разговорами с однополчанами, стыдом, режущими вспышками памяти. Смешанная техника: флэш, классическая и 3D-мультипликация. Но кода — документальные кадры ливанской резни — опрокидывает только что увиденный нарисованный мир в леденящий кошмар случившегося.
По сути, в «Вальсе...» намечены основные черты анимадока. Документальное событие обретает субъектность, герой оказывается и агентом зрителя, и движущей силой действия. Образ, о котором говорил Алексеев, транслирует достоверность показаний в область поэтического переживания. Заснувшего на палубе солдата, как ребенка, подбирает гигантская русалка. Он спит на ее животе, пока она мерно плывет по зеленовато-синим волнам — а вдали взрывается катер с его однополчанами (а может, и сам он погиб?). Море и экран заливает оранжево-красный цвет. Похоже на химический опыт: факт, пропущенный сквозь память, рефлексию, цепляется за кончик карандаша, воплощаясь метафорой. И традиционный финальный «вещдок» — хроника: все, что мы вам нарисовали, — правда.
Документ не только основа истории, но инструментарий и кислородный аппарат для погружения в непрозрачные воды действительности. Черно-белый с цветными вставками комикс «Персеполис» (2007; приз каннского жюри) Маржан Сатрапи и Венсана Паронно сделан по графическому роману взросления на фоне большой истории. Революция и падение режима шаха, установление исламской республики, война, исчезновение близких людей, репрессии. Когда героиня оказывается в Европе, действие локализовано на внутренних сотрясениях: одиночество крови в чужой стране, отрочество как испытание, свобода как опьянение первой любовью. Визуализация смыслов: лебеди из хлеба, вылепленные папой для маленькой Маржан в тюрьме, плывут по черным водам времени. Сама же неукротимая Маржан выясняет отношения с Богом, присевшим на облако: как же он посмел не уберечь ее папу?! Пограничье анимации и дока позволяет погружаться в невыразимое, недосказанное. Схожие задачи ставил Ален Угетто в фильме «Жасмин» ( 2013) — лавстори во времена революционного Ирана, истории выбора, сломанных молохом судеб. Но технология мешает, превращается в стенку между формой и содержанием: синие пластилиновые фигурки иранцев на фоне города из картонных коробок и папье-маше, с одной стороны. И актерские голоса — с другой.
Авторы понимают, что выбор изо первостепенен, «картинка» может утомить однообразием так же, как «говорящие головы». Мишель Гондри в полнометражном эссе о выдающемся лингвисте, философе Ноаме Хомском «Счастлив ли человек высокого роста? Анимированная беседа с Ноамом Хомским»; 2013) признается, что обратился к анимации из растерянности перед запредельным умником. Как изобразить ум? Анимация транскрибирует диалог робеющего автора и снисходительного ученого, превращается в вопросы, бежит по лестнице вверх, разлетается деталями пазла, загадками и птицами влетает в глаз. Любопытная попытка воссоздать неосязаемое — работу мозга, восприятие тайны, науку языка.
Разумеется, каждый год создается огромное число дежурных фильмов «на важную тему», в которых микс анимации и неигрового кино — способ скрыть авторскую несостоятельность. Но случается и наоборот: в скромных студенческих опусах анимадок выявляет авторский почерк. Социальное исследуется вне публицистического пафоса сквозь призму восприятия: тактильные ощущения, смешанные эмоции, игры памяти. И даже мемориальный характер высказывания не отменяет сверхсубъективного подхода к теме. Как в анимационном проекте фонда «Ави Хай» «Лица. День. Память» о погибших в израильских конфликтах: каждый год — фильм, имя, прерванная жизнь. Разноголосица техник, стилей, историй, голосов превращается в пунктирное размышление о надорванности современного мира, диком абсурде войны. В микроэссе «Овощной салат» о переживаниях девочки, потерявшей брата на войне Судного дня, у трагедии будничное лицо: на прощание брат успел бросить:
«Ты ела салат?»
Посттравматический синдром — любимое топливо анимадока. Фестивальный хит — «Бабушки» (2011) Афарин Эгбаль про последствия военной диктатуры генерала Хорхе Виделы в Аргентине. Взгляд на большую историю сквозь лупу частной жизни, запечатленной семейным альбомом пожилой дамы из Буэнос-Айреса, надеющейся на встречу с внуком 30 лет, с момента исчезновения десятков тысяч ее соотечественников. В основе картины свидетельства участников митинга «Бабушки Майской площади». Сквозная тема: память, залатывающая дыры потерь. Решение: предметная анимация, ожившие шерстяные клубки, детские игрушки, фотографии и картинки на обоях. Вещественная реинкарнация утраченного. И канонический для подобных картин финал — документальная съемка митинга бабушек в белых платочках.
Более изобретателен был Бретт Морген. В «Чикагской десятке» (2007) о судилище над активистами антивоенной демонстрации 1968-го он использовал архивную съемку, тысячи фото. А ключом для изображения процесса выбрал реплику подсудимого «культурного революционера» Эбби Хоффмана, назвавшего происходящее карикатурным шоу. Морген обращается к технологии motion capture, причем сам играет дряхлого судью и транспортирует изображение в грубоватый карикатурный рисунок, чтобы усилить ощущение сюра, превращение суда в политическое шоу.
В мрачной румынской трагедии «Крулик: Дорога в загробную жизнь» (2011) Анка Дамиан использует смешанную технику для исследования сознания человека, которого уже нет. Клаудиу Крулик оказался в тюрьме по ложному обвинению в воровстве, объявил голодовку, медленно умирал. Дамиан избегает прямых обличений неправосудия. История человека в анимадоке важнее проблемы, больше большой истории. Спокойный рассказ Крулика (голос румынского актера Влада Иванова): детство, влюбленность, путешествие и недоразумение, обрушившее его в ад. Потеря сил, точка невозврата. И тут же беззаботные туристические фото, трамвайные билеты, прошения и жалобы, связка ключей. Вещи, разбуженные воспоминаниями об «исчезающем субъекте». Артефакты, реплики памяти. Психоделика в духе Пую. Все это подшивается в одно дело вместе с жизнью и смертью. Незамысловатый, почти карикатурный рисунок царапает, усиливает ощущение безнадежности небытия.
Такого рода «вещдоки», как фотографии, хроника, голоса реальных людей, документы, письма и телеграммы, билеты, афиши, записочки, дневники, предметы быта, новостные репортажи, анимадок предъявляет как потустороннюю материальность и клятву говорить правду и ничего, кроме правды (с поправкой на авторскую субъективность, разумеется). В фильме Кита Мэйтленда «Башня» (2016) о Чарльзе Уитмене, массовом убийце, в 1966 году расстрелявшем с 28-этажной башни техасского кампуса людей на городской площади, обрывки хроники из 1966-го дополняются ротоскопическими мультипликационными вставками. Реконструкция событий внешне напоминает телевизионные репортажи, эмоция высекается в столкновении жути реальности с ее восприятием: беременной девушке, упавшей рядом с убитым возлюбленным, видится, что происходящий кошмар — нападение инопланетян. Люди же не могут быть столь беспощадны.
Есть несколько ветвей анимадока, которые условно можно различить по способу использования материала. К примеру, документальное кино часто обращается к анимации как к костылю. Нет у режиссера записи ареста Ходорковского, и Кирилл Туши приглашает художников, которые сцену нарисуют и оживят. В недавнем фильме «Это Эдик» Романа Супера об Эдуарде Успенском, кукла-писатель произносит монологи, курит, пуская дым в камеру. Кукла — дублер героя — ассоциируется с анимацией, с которой у Успенского был сложный, с любовью и предательствами роман длиною в жизнь. В финале после смерти героя куклу повесят за ненужностью на дверной крючок.
На территории синтеза видов кино работает Алексей Вахрушев. В «Книге моря» анимационная перекладка не иллюстрация текста, не подпорка — у нее своя партия, мифологическая мелодия. Аниматор Эдуард Беляев создал живую пластилиновую перекладку, вдохновляясь наскальными рисунками, стилизовал ее под петроглифы. Древний миф «О женщине, которая родила кита», фундаментальный для культуры морских арктических зверобоев, сплетаясь с документальным сюжетом, наполняет его воздухом, гулом времен. И нынешние арктические морские зверобои становятся неверными убийцами своих братьев китов.
Для анимадока все изобразительные инструменты хороши: от традиционной анимации до предметной, от ротоскопирования до разрисовывания видео, от оживления фото и газетных вырезок («Анимационная газета») до одушевления городского пространства, анимации граффити, стрит-арта.
Ретрозарисовка Жан-Шарля Мботти Малоло «От всего сердца» (2018) о закулисной встрече гигантов соула, влиятельнейших фигур поп-музыки ХХ века — вальяжного Соломона Бёрка и «мистера Динамит» Джеймса Брауна. Это встреча, которая изменит не только жизнь музыкантов, но и траекторию развития жанра. Чикаго, зима 1965-го. Театр Regal замер в ожидании знаменательного концерта. В гримерке нарастает напряженность разговора — битвы за власть над аудиторией, за трон; поединок завершится на сцене победой нового короля — и мантия сверженного воспламенится. Король соула умер, да здравствует фанк! Эффектное импрессионистическое зрелище, звуки, фломастерными пятнами выброшенные из саксофонов и труб, яркие кляксы афиш и крупные хлопья снега на чикагских улицах. Красиво.
В анимадоке сверхважен акцент на деталях, в игровом кино работающих с меньшей отдачей. Крупно: черная небритость размятого войной Башира и рядом его гладкие детские, «довоенные», щеки; панковские сопротивленческие кеды под длинным черным платьем Маржан; запретные в Тегеране крепкие напитки в канистрах для бензина. Подробности эмблематичны: юноша в плавках с автоматом наперевес скачет на доске по волнам среди брызг от падающих бомб. Подобные пластические аллегории резонируют с травматичными кошмарами героя, дирижируют зрительскими ассоциациями. В фильме Норы Туми «Добытчица» (2017) — экранизации одного из романов Деборы Эллис, написанного после серий интервью в лагере беженцев из Афганистана, — реальная история девочки, переодевшейся в мальчишку после ареста отца. Вынужденный косплей — возможность накормить семью, выжить при Талибане. В какой-то момент девочка собирает из обрывков лицо отца, собирает в кулак силы — раннюю взрослость.
В «Анимированной жизни» (2016) Роджера Росса Уильямса сама мультипликация становится действующим лицом, сестрой милосердия, спасительницей. Не по годам смышленый малыш Оуэн в три года разучился разговаривать, выражать эмоции: мир вокруг запутывается в злой клубок. Нарисованный карандашом Оуэн начинает исчезать. Диагноз «регрессивный аутизм» — приговор в одну сторону, лишающий надежды на «возвращение». Уникальный способ общения с сыном обнаружен родителями случайно, когда Оуэн смотрел диснеевскую «Русалочку» и в темнице аутизма обнаружился просвет. Капитан Крюк, Русалочка, Король Лев и Питер Пэн становятся для мальчика проводниками из потустороннего диснеевского мира в реальность. Тогда и родители перевоплотились в мультперсонажей, чтобы их Пиноккио учился быть живым мальчиком.
Программный директор БФМ Дина Годер отмечает разрастающееся число докуанима про разнообразные инвалидности: потери рук, ног, зрения и даже голов. Анимация умеет говорить про аномалии без надрыва и сиропа. Об особенных, о смертельных диагнозах, о толстяках, дылдах и коротышках. Есть фильм про зависимость от кока-колы («Колаголик» Марчина Подолеца). Есть шикарная «Позвоночная история», в которой два искривленных в разные стороны человека обретают друг друга; соединившись, два «отклонения» образуют гармонию любви. «Вальсовый дуэт» — простенькая история о сиамских близнецах, у которых отдушина — пианино, но однажды с ними начнет играть скрипач. «Мой братик с Луны» — нежная черно-белая история о ребенке-аутисте, рассказанная его сестрой, сочинившей язык для общения с ним. Все эти фильмы не про увечье, они про метафизический плен (в том числе подростковых стрессов), и анимация оказывается терапевтическим средством.
В «Нежном безумии, тяжком безумии» (2020) Марин Лаклотт соединяет аудио, записанное в различных психиатрических клиниках Франции (обычные разговоры пациентов, медперсонала, госпитальная суета), с традиционной мультипликацией. По легкой линии катится-летит сознание человека, тонкая нитка, отрывающаяся от реальности. Волшебный, легкий полет и внезапный удар... прямо в стекло иллюминатора запертой двери. Из зеркала смотрят чужие враждебные двойники пациентов. Неужели этот толстяк я? Камера превращается в зрачок, повернутый внутрь измененного, уязвимого сознания, в изгибах и закоулках которого обнаруживается «дивный мир». В этом хрупком пространстве вдоволь трагедии и юмора.
Потрясающей красоты фильм о деменции — «В ее ботинках» (2019) Катрин Штайнбахер. Блуждающая и танцующая внутри мистических переживаний пожилая дама. Две нитки все еще привязывают ее к реальности: чуткая дочь и разлезшиеся от старости красные ботинки — свидетели лучших, танцевальных времен. Черно-белая «Дислексия» (2020) Дарьи Трублиной — попытка эмоционально передать ощущение расстройства неврологического происхождения с помощью букв. Они вроде бы стараются: строятся, меняются местами, но путаются: даже на обложке тетради не могут встать верно. Буквы под грузом собственного несовершенства гнутся, кривятся, превращаясь в согбенных учеников за партами. Плачут черными слезами, спотыкаются, падают, убегают, сыплются, плавают в супе, слипаются, засыпают...
Это не иллюстрации к медицинским анамнезам, не инструкции, как справиться с болезнью. Есть нечто объединяющее лучшие анимадоки — острое до болезненности чувство эмпатии. Сочувствие как творческая проекция субъективного восприятия. В данном случае «проекция» не только психологический термин, но и визуальный. То есть возможность линией, краской, пластилином в сочетании с документом передать состояние, отношение, переживание, воспоминание. Способ изложения, художественные средства, условная стилистика способствуют, с одной стороны, погружению в историю, с другой — отстранению. Кошмар нестерпимых обстоятельств преображен образной системой фильма.
Диалектика «перехода», освоение «ничейной земли» в природе анимационной документалистики. На этом пути формулируются правила движения и тут же нарушаются. Кажется, этот вид кинематографа все еще не доформулировал, ищет себя. Кстати, одна из любимейших тем анимадока — проблема самоидентичности. В ряде картин дистанция между автором и темой (героем) сокращается до предельного, иногда сводится к нулю: автор и герой превращаются в одно целое «я»... но только со знаком вопроса.
Так называлась программа анимадока недавнего БФМ. По сути, каждый ее фильм отражал какую-то из уже намеченных тенденций документальной анимации. Были истории о потерянном рае детства, когда деревья были большими, а цветы — сочных соцветий/запахов. Выразительное китайское эссе «Я и мой магнит, и мой мертвый друг» (2018) Лю Маонина. Магнит мальчишки привязывали к штанам, чтобы притягивать монетки с дороги. Друг детства — неповоротливый толстячок — намеревался полететь в космос. Но утонул. И детство прилипло к намагниченной железке и мертвому товарищу. Сочетание традиционной яркой анимации с обложками журналов, фотографиями родных, одноклассников, винтажными приметами времени, сшитыми с ночным кошмаром — гигантским телом мертвого друга. В финале груда металлолома из соседней свалки уносится в небо ракетой. Все-таки полетел.
В прошлом можно собрать себя настоящего. Эта идея есть в картине Полины Кампиони «Харбин — Москва. История Галины Деевой» (2019) о русских жителях Шанхая и Харбина, вернувшихся в СССР в преддверии большого террора. Экран раскрашивает рассказ героини плоскими цветными марионетками на фоне фотографий, сполохами эмблематичных знаков: елка с конфетами и мандаринами; рикши с китайцами; велосипед, на котором с мамой едешь в город счастья Благовещенск. В городе счастья обыск, арест папы. И телеграмма о мамином аресте:
«Уехала к папе».
Среди сквозных сюжетов анимадока выбор в патовой ситуации. Наблюдение за изнанкой сознания, когда автор вместе с героем докапывается, ведет следствие: мог ли он поступить иначе? Билл Бэббит знает, что его брат Мэнни совершил преступление. Должен был он звонить в полицию? Казнили Мэнни через 20 лет после осуждения за убийство. «Последний день свободы» (2015) Ди Хибберта Джоунса и Номи Талисман — мучительное повествование о выжившем во Вьетнаме и все же оказавшемся его жертвой. О неисправимой вине. Анимация на основе ротоскопа чужда эффектности, воссоздает мрачный перевернутый мир поствоенного существования ветеранов. Моральная дилемма связана с целым корпусом вопросов: поствоенными психотравмами, мерзостью смертной казни, которая убивает и преступников, и их близких. В подобных работах психоанализ и самоанализ прокручены сквозь переживания, темперамент художника.
Есть библиотека картин о взаимоотношениях родителей и детей, усилии преодолеть «дистанции огромного размера». Израильское «Семейное древо» Ронни Шалева, Алона Шараби и Хода Адлера, американская «Луна и сын: Воображаемый разговор» (2005) Джона Кейнмейкера...
«Луна и сын...» — личное признание режиссера об отношениях с тоталитарным папашей, итальянским иммигрантом. Исчезнувшее время обзаводится доказательствами своего существования: домашнее видео, стенограммы судебных заседаний, фото, аудиозаписи + оригинальная анимация. Отец недавно умер, разговор с ним продолжается с помощью визуальных скетчей: умирающему месяцу дают в ложке лекарство, но он кусает пальцы дающего и экран забрызгивается кровью. Это исследование эмоциональной ткани отношений. Каким был ты, папа? Смелым? Честным? Погрязшим в мафии? Жестоким? (Красная молния агрессии направлена на маму — садовую зеленую улитку, уползающую вместе с детьми.) Кульминационная сцена — суд над отцом: ревущий в клетке лев в восприятии детей превращается в клоуна.
«Иктамули» (2019) Анне-Христин Плате описывает внутренний конфликт матери, страдающей от двойственности в отношении к сыну-аутисту. Безобидная прогулка по улице — безоблачное кружение карандашного рисунка. Но мальчик застывает, прильнув к чужой нечистоплотной собаке. И в маме просыпается контрол-фрик, от гнева карандаш взбешивается, разрушительная энергия непонимания замарывает воздух вокруг каракулями. Энигматичная «Женщина, которая превратилась в замок» (2018) Катрин Штайнбахер — вариация на тему рассказа невролога и писателя Оливера Сакса, исследующего психические состояния во взаимосвязи с работой мозга. Женщину (за 60) удалось разбудить после почти 40-летнего летаргического сна. Компьютерный рисунок погружает нас в блуждающий среди снов замок (привет Миядзаки). Замок — это Она. Быстрый карандашный пробег по висячему мосту — тоже Она, Гуливерша, пытающаяся рассмотреть маленьких людей где-то там внизу. Кто-то снаружи пытается достучаться в замок, плывущий в странных фиолетово-серых соцветиях с всплесками желтого. Прошлое из омута забытья выхватывается рваными флэшбэками. «Такое маленькое царство так много поглотило сна». Кино не про летаргический энцефалит, а про человечность.
Многие авторы подступаются к темам, на которые не только игровое, но и документальное кино редко замахивается. Помнится, Джон Грин в «Бумажных городах» размышлял о неспособности превратиться в героя книги («Мне приходится спрашивать у раненого, где болит, потому что сам не могу стать этим раненым»); режиссер анимадока может стать не только страдальцем, но раной, ее запахом, болью, двигающейся по нервным волокнам. Запретных тем не существует. Об импотенции («Яйца»), менструации (есть шикарный док о стигматизации месячных в Индии «Менструация. Больше не приговор»), приливах (Hot flash), клиторе (остроумный фильм «Клиторы», в котором «железа удовольствия» раскрывает занавес, чтобы начать монолог о том, как ее открывали, покоряли, словно Эверест, исследовали и «запрещали»). О шизофреническом восприятии мира. О первой интимной близости. Фильм «Никогда так, как в первый раз!» (2006) режиссера Йоноса Оделла удостоен «Золотого медведя» Берлинале. В каждой из новелл разные техники и приемы. Общее — чувственная откровенность. О скрытом. Спрятанном в голове. В сердце. Ниже живота.
Наконец можно сказать, что и в России документальная анимация развивается в широчайшем спектре тем, жанров. И даже завоевывает место в кинотеатральном репертуаре. Я имею в виду нежнейший, хотя и традиционный, фильм Левана Габриадзе «Знаешь, мама, где я был?». Леван записывал истории, рассказанные отцом — Резо Габриадзе. Его голос, рисунки, доверительная интонация — среди достоинств истории о послевоенном детстве, старом Кутаиси. Живые зарисовки, напоминающие картины Пиросмани. Цепкие детали: самокат, который для маленького Резо сделал пленный немец Отто, вчерашний враг, прорывший для дедушки канализацию в дом, чтобы дедушка не болел. Фильм с натяжкой можно отнести к анимадоку, но зыбкие границы этого вида кино продолжают раздвигаться.
Герои документальной анимации в основном конкретные люди. Это портреты на фоне времени. Анимация и документ сплетаются в узоре фильма, создавая атмосферу эпохи в ее тактильном ощущении. «Урал» (2020) живущей ныне в Германии Аллы Чуриковой среди запоминающихся работ недавнего БФМ. Все начинается с карты Урала, по которой черным песком уносится голос автора — в детство, утерянное среди степей. Спустя годы Чурикова с сыном летит в исчезнувший мир. Закутанного до глаз ребенка выносят во двор с сугробами среди пятиэтажек, образующих слово «КПСС»; папа уезжает в секретные командировки и возвращается с запахом степной травы и ветра. Там, среди трав, ветров и кристально чистых рек, он испытывает атомную бомбу, поэтому оказывается в больнице с «неизвестным науке диагнозом». Вот папин голос с магнитной пленки. Вот живые дневники. Рисунки бегут поверх чернильных записей, как кролики, которых жалко отдавать на испытания. Как солдаты, марширующие на праздничном параде с трясущимися щеками. Как пенистое пиво со стиральным порошком от местной Градиски. Как комья земли, попадающие за воротники солдатиков во время взрыва бомбы. Такой микроскоп: рассмотреть то, чего уже нет. Анимация (сыпучие материалы: соль, песок, пигменты), хроника, фотографии из домашнего альбома, папины тетради. Разные эпизоды — разные техники, поиск языка, эксперименты. Во время композитинга авторы совмещали плоское изображение песка и трехмерную анимацию. И рукотворные кусты и травы «выросли-зацвели» в бескрайней плоскости 3D-степи. Степь задышала.
Российский анимадок отстает от мировых процессов. Прежде всего потому, что откровенное, интимное отвергается, вымывается, умалчивается во времена «нового ханжества». Да и в ментальной традиции дымного отечества не принято «опускаться» до интимных признаний. А все же есть бесстрашные с их усилием белые пятна заполнить. И все они принадлежат поколению миллениалов и зумеров, выросших в относительно либеральные времена.
Разговор по душам с «предками» — одна из востребованных тем не только в мировой доканимации, нашей тоже. С живыми и ушедшими. Попытка достучаться до небес. Режиссер Юра (Георгий) Богуславский заматывает руку скотчем, рисует на скотче полоски: это папа. Он болел шизофренией, недавно умер. Это важно, что недавно. Вот его голова, рюкзак, ноги. Вот человечек-папа отправляется на радиостанцию «Зазеркалье» больницы Кащенко, где люди с психическими расстройствами могут рассказать о себе. В фильме «Некто Паша Богуславский» (2019) отец с бархатным голосом и невиданной искренностью рассуждает о жизненном выборе и любви, о походе с будущей Юриной мамой в Пушкинский... Такая детская игра в папу. Юра сидит на траве, одна рука замотана в скотч — она еще «некто папа», другой он закуривает и гладит свободным пальцем папину голову...
«Поговорим» (2020) Кати Михеевой про домашний каминг-аут: девушка признается маме в своей бисексуальности. 2D-анимация, простой рисунок, цветные фигурки на фоне геометрического дизайна кухни. Поначалу они — мама и дочка — живут на разных планетах («Страшно жить в России и иметь такие отношения!»), сближение происходит постепенно, точка соединения — чашка кофе.
Из совсем нового — деликатная, с акварельным юмором работа студентки НИУ ВШЭ Насти Лисовец «У всех мужчин должны быть туфли» (2020). В основе интервью трансгендера Германа и его девушки Ульяны. Линейный рисунок с минимумом цвета не иллюстрирует, он «в отношениях» с закадровым текстом. Каково это — вырваться из плена чужого тела? Почувствовать космическое одиночество в 11 лет: застрять в узком световом луче посреди черного звездного неба. Спрятаться от множества глаз, притворившись шутом. Испытать кафкианскиий ужас: грудь? она же растет! гигантская белая гора с оранжевым соском! и никакой оверсайз ее не скроет! Постановщица — и проводник героя, и медиатор, поэтому может отвлечься от истории, обернуться к зрителю, готовому оскорбляться по любому поводу:
«Warning! У вас есть секунды, чтобы отвернуться!»
Принц бросается за Золушкой... Но и ему хочется примерить туфельку. Ощутить себя вне узаконенных гендерных привязок — просто человеком, живущим на планете Земля.
«За забором» Марии Коган-Лернер — кино из проволоки про 59-летнюю Иру, днями сидящую на диване в коридоре ПНИ. Все здесь из проволоки (как в знаменитых «Выкрутасах» Бардина): и Ира, и ее кровать, и таблетки, и кем-то изъеденная зубная щетка, и вода для чая из горячего крана. Каждый день из проволоки. Тоска.
При существующем цензурном давлении на кинематограф анимадок заполняет и нишу остросоциального кино. В «Мультфильмах от полиции» Андрей Макаревич, Яна Троянова, Павел Деревянко и Павел Артемьев читают протоколы реальных дел о пытках. Как арестованный целенаправленно бился головой об асфальт... внезапно ударялся о полку, висевшую в кабинете... сидел на руках, и они опухли... А в кадре анимационный Лис стукается о деревья, Обезьяна превращается в красный кулак, Лягушка катится кубарем по лестнице, Заяц выпрыгивает из окна, Львенка размазывает по асфальту фура, Кот втыкает в лапу скрепку. Их не мучили — они сами! Мультяшность как демонстрация абсурда становится «неопровержимым свидетельским показанием». «Мультфильмы от полиции» перекликаются с уже классическим «В мире животных». Но у наших простых манифестационных роликов конкретная задача — достучаться до инертной аудитории. «Привидения в Алтуфьево» (2019) Яны Исаенко — социальный репортаж, реальная история жизнелюбивых девушек, которые в Алтуфьеве снимали дурацкое веселое видео, радовали поклонников... пока к ним не постучались.
«Потому что Алтуфьево вам не съемочная площадка!»
Еще недавно у многих авторов и художников было высокомерное отношение к документальной анимации. А она завоевывает новые эстетические и смысловые пространства. Ей посвящают фестивали (DOK Leipzig), спецсекции (на БФМ в этом году было три программы документальной анимации). Она манит возможностью расширения и преступания границ между жизнью и искусством. Проникновением в душевные вибрации, заряженные током действительности. Реальность, исчезающая в перепроизведенной документальности, превращается, как точно подметил Бодрийяр, в нечто другое, хотя и видимое. Попадая в спираль умножения (авторский взгляд + отбор камеры + монтаж + голос + способ выражения, киноязык), физический мир, персонаж с его переживаниями транспонируются в постпамять, протаскиваются через угольное ушко суггестивного, образного.
Анимадок — вайб. Еще один способ свидетельства. Попытка пробиться к тонким настройкам, мерцающим подробностям, рассмотреть скрытое, непрозрачное. Грандиозная лаборатория искусства для поиска, обнаружения себя в стоге сена глобального мира с его белым шумом.
Текст впервые опубликован в №1-2 «Искусства кино» за 2021 год под заголовком «Некто Анимадок»
К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:
Google Chrome Firefox Safari