Главное событие этой недели — финал сериала «Игра престолов», который восемь лет выходил на HBO (в России все серии доступны на «Амедиатеке») и собрал под своими знаменами исполинскую армию фанатов (последний эпизод посмотрели около 20 миллионов человек только в первый день). Мы завершаем цикл наших пламенных колонок подробным комментарием политолога и доцента РАНХиГС Екатерины Шульман, которая рассказывает, чем сериал заинтриговал миллионы и почему его финал столь неоднозначен.
НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ ПРОИЗВЕДЕН ЕКАТЕРИНОЙ МИХАЙЛОВНОЙ ШУЛЬМАН, ЯВЛЯЮЩИМСЯ ЛИЦОМ, ВХОДЯЩИМ В СОСТАВ ОРГАНА ЛИЦ, УКАЗАННЫХ В Ч. 4 СТ. 9 ФЗ «О КОНТРОЛЕ ЗА ДЕЯТЕЛЬНОСТЬЮ ЛИЦ, НАХОДЯЩИХСЯ ПОД ИНОСТРАННЫМ ВЛИЯНИЕМ», ВКЛЮЧЕННОГО В РЕЕСТР ИНОСТРАННЫХ АГЕНТОВ
Для чего политологу следить за развитием событий в сериале? Во-первых, массовая культура — это важно. Это хороший социологический маркер, потому что она вынуждена отвечать на общественный запрос, она демонстрирует нам, что людей интересует в данный момент. Одновременно, будучи пропагандистской силой, она формирует этот запрос, — то есть это взаимосвязанный процесс. Изучая явления массовой культуры, можно понять, что людей «цепляет», и одновременно заглянуть в завтрашний день, чтобы предположить, как этот запрос будет трансформироваться в будущем.
Такие блокбастеры [как «Игра престолов»] для широкой аудитории имеет смысл смотреть, потому что там видно многое: кого нынче назначают во враги, а кого — в герои, какие эмоциональные состояния считаются приемлемыми, какие осуждаемыми, а какие поощряемыми. Поскольку массовая культура более-менее гомогеннаОднородна — прим. ред. — по всей земле потребляют один и тот же продукт — это важный фактор, в том числе и политического развития человечества, потому что политическое растет из социального.
Вселенная Мартина понятным образом ориентируется на вселенную Толкина — на этот большой, подробно разработанный мир, со своими языками, картами, историческим хронотопом и галереей героев, — но в то же время очень отличается от него. Мое рабочее предположение состоит в том, что Мартин переработал Средиземье для современного потребителя, задев при этом какую-то значимую струну в массовом сознании. Конечно, не факт, что это «массовое сознание» существует как социологическое явление, но существуют же миллиарды просмотров сериала.
В чем это «нечто значимое» состоит? Сходство между вышеупомянутыми двумя вселенными довольно очевидно: и то и другое — героическое фэнтези, опирающееся на легенды артуровского цикла, на околокельтскую мифологию и ее интерпретации.
Но есть одно радикальное различие, это даже не различие в уровне жестокости или натурализма, или вовлечения женщин в сюжеты. Это различие, скажем так, в направлении движения исторического времени. Вселенная Толкина развивается по обычным законам эпоса: от волшебного — к героическому и через него — к историческому. Традиционный эпос начинается с сотворения мира, дальше следует эпоха богов, в привычном нам формате — это борьба богов с титанами, то есть борьба сил космоса с силами хаоса, в которой силы космоса побеждают. Далее начинается эпоха героев, которые, суть, дети богов. На этом историческом этапе есть сверхъестественное, и оно непосредственно вмешивается в исторический процесс.
Боги сначала воюют между собой, они воюют с титанами, потом люди воюют между собой, боги им помогают, параллельно происходят какие-то волшебные события. Позднее эпос начинает переходить в историческое повествование: героическое остается, но мистического становится все меньше. Собственно, в толкиновском легендариуме все эти этапы нам видны.
В финале существа, не сверхъестественные сами по себе, но связанные со сверхъестественным (эльфы), передают землю людям и уплывают в свою «страну, которой нет». А боги — Валар и Валиэр — отстраняются от непосредственного вмешательства в исторические события. Их последнее вмешательство было утопление Нуменора, и после этого они устраняются практически окончательно, хотя некими неявными способами — например, посредством засылки в Средиземье магов-истари — они все-таки чуть-чуть участвуют в происходящем. В конце они забирают всех желающих эльфов к себе, а земля остается людям.
Во вселенной Мартина этот ход исторического развития пошел в другую сторону. Вначале мы видим некий мир со своими экзотическими особенностями (вроде непредсказуемой смены сезонов), но мир одновременно рациональный. Такой вот цветущий феодализм, война всех против всех. Остатки мистического, сверхъестественного, вспоминаются как легенды, а сообщения о том, что что-то такое происходит прямо сейчас, встречаются с недоверием.
Вспомним, что первый гонец, который пришел и сказал, что идут Белые Ходоки, был казнен как дезертир — всем было понятно, что это вранье с целью оправдать свою трусость, потому что Белые Ходоки — это легенда, как и драконы.
Тот Великий Дом, который несет в себе мистическую составляющую, эти условные эльфы Мартина — в начале сюжета нищие изгнанники, эдакие Стюарты после Славной революции, которых никто всерьез не воспринимает.
А потом сверхъестественное начинает все более явно манифестироваться, и мы понимаем, что Ходоки существуют на самом деле, неожиданно вылупляются драконы, появляется Красная женщина, которая общается с Владыкой Света и совершает какие-то странные вещи — например, воскрешает мертвых.
То есть в историко-политическую вселенную вторгается иррациональное начало. У меня были подозрения на ранних этапах развития сериала, что это и есть то, чем Мартин зацепил современного зрителя: ощущением, что знакомый мир начинает покрываться какими-то странными трещинами — и из этих трещин лезет непонятное нечто. Для одних это непонятное — искусственный интеллект, всеобщая прозрачность, слежка государственных корпораций. Для других это популисты, выигравшие выборы. Для третьих — мигранты из далеких темных земель.
Страх это перед иррациональным или потребность в нем — малопонятно, тем более что в нашей психике это взаимосвязанные вещи. Боимся ли мы чего-то или очень этого хотим, не всегда ясно.
Дальше мой внутренний экспертный прогноз состоял в том, что по мере развития сюжета это сверхъестественная составляющая начнет сначала нарастать, а потом от нее начнут избавляться. И в итоге мы должны прийти к финалу Толкина — к миру обыденности, в котором, с одной стороны, великое зло побеждено, с другой стороны, заокраинный свет, свет сверхъестественного, тоже погас, и все досталось людям, примерно таким же, как мы. И со всеми следующими изводами зла им теперь предстоит справляться самим.
Тут я должна сказать, что мой прогноз не полностью оправдался. В больших вещах так оно и случилось: великое зло, Белые Ходоки растворились, Красная ведьма умерла, зомби, созданные наукой, эти чудовища Франкенштейна, исчезли, алхимики тоже, и дракон остался один, который тоже непонятно куда улетел.
Но при этом главная мистическая составляющая никуда не делась: это Бран, Трехглазый ворон. Непонятное существо непонятного статуса — жив он или умер? Он, собственно, становится королем. Это такая ситуация, как если бы во «Властелине колец» объединенное королевство Гондора и Арнора возглавил бы не Арагорн, а куда более двусмысленное существо неясной природы — например, Том Бомбадил.
Вообще, если говорить о главном препятствии для переноса вселенной Толкина в современный кинематограф, то оно состоит в следующем: эпос Толкина — это именно эпос, то есть жанр, опирающийся на аристократическую мораль, в центре которой находится эстетическая категория возвышенного. А те люди, которые это снимают, относятся уже к нашей эпохе победившего третьего сословия, то есть эпохе буржуазной, в которой главной эстетической категорией является категория трогательного.
Поэтому современный нам кинематографический Толкин гораздо более сентиментален, и это видно, скажем, на таком примере. Во вселенной Толкина неуязвимые воины огромного роста, которые практически неубиваемы и которые наводят ужас на окружающих, — это не орки, а эльфы. Эльфов ведь все боятся. Есть правильные люди, которые в состоянии с ними общаться, но вообще-то они страшные. Орки их пугаются, и только террор Черного Властелина готов поднять их в атаку. Голлум не может прикасаться к вещам, которые сделали эльфы, потому что они его обжигают. Ну хорошо, Голлум сам виноват, потому что он «плохой». Но реакция того же Боромира, когда он попал в Лориен, показывает, что такое эльфы в общественном мнении той эпохи.
У Питера Джексона орки высокие и могучие, а у Толкина орки — жалкие существа, они побеждают только числом. Это такие обезьянки, которые мало что могут и боятся света. Но нам этого уже не понять, мы не можем воспринимать добро как категорию пугающую. Английское слово awe изначально означало «страх Божий», перешло в эпитет awful, который означает «ужасный». Между тем awful — это возвышенно-впечатляющий, и на том языке, на котором писал Толкин, это был эпитет возвышенный, а не осуждающий.
Возвращаясь к политической составляющей: тут придется говорить о грустном, потому что и в книге, и в сериале эта составляющая довольно плохо проработана. Не очень понятно, как выглядит государственное устройство и что представляет собой экономическая основа жизни Семи Королевств. Да, там есть реалистическое разнообразие форм: есть более-менее демократический север с зачатками коллективного управления, есть рабовладельческие тирании, есть разбойные приморские республики, живущие пиратством. Но, учитывая тот уровень развития, который демонстрируется в сфере искусств, строительства, науки, — этому должна соответствовать гораздо более развитая политико-экономическая формация.
Только в самом конце мы видим попытку изобразить какое-то сословное представительство, протопарламент, а они должны были возникать гораздо раньше — некие тинги, кортесы, собрания. В общем, очень странное устройство, где нет ни абсолютистских монархий — больших, единых, способных обеспечить мир на своей территории — той формы государственного устройства, которая выиграла и принесла с собой прогресс в поствестфальском мире, в XVII–XIX веках, так называемая просвещенная монархия, просвещенный абсолютизм. Этого мы не видим, но мы не видим и феодальной протодемократии. Мы видим феодализм, при этом нарисованный довольно неопределенными мазками: в Вестеросе Левиафан еще толком не родился. Мы видим, как он, не родившись, умирает, и видим попытку изобразить палату пэров — что немедленно приводит к отделению одной из провинций. Я не хочу сказать, что это плохо с точки зрения выхода из состояния natural state of men, гоббсовской «войны всех против всех», в которой эта вселенная находится.
В этом состоянии нет безопасности, нет долгосрочного планирования, нет единых правил и не видно, чтобы в финале они откуда-то возникали. Дело же не в том, чтобы сменить плохого короля на хорошего, дело в том, чтобы установить правила, по которым этот король правит. Сам по себе выбор Великими Домами кандидатуры не то чтобы сильно лучше прямого наследования по праву первородства или любой другой формы монархического преемничества. Дело в том, ограничена ли власть какими-то правилами. Мы не видим даже приблизительно движения в эту сторону. Над фразой «А давайте всем дадим право голоса?» все смеются, и мы понимаем, что до демократии тут еще далеко. Но это как раз нормально, они и не должны были говорить о том, чтобы вводить всеобщее избирательное право.
Они должны были говорить о том, чтобы подписать какую-то версию Великой Хартии Вольностей, Magna Carta. Собравшиеся должны были говорить об одном-единственном: как обеспечить неприкосновенность своей жизни, свободы и собственности. Как установить некие правила, подобные тем, которые в 1215 году были установлены при короле Иоанне Безземельном: никто не должен быть лишен свободы, имущества и жизни unless by trial of his peers«Исключительно по решению пэров» — прим. ред., кроме как по приговору равных. Peers — это и есть пэры, отсюда Палата пэров. Палата общин возникла позже.
Выборы короля напоминают нам о Священной Римской Империи. Она, несмотря на свою смутную славу, очень долго просуществовала. В ней император был избранной фигурой, его избирали представители аристократических родов, а позже — курфюрсты Империи.
Повторюсь, избрание короля имеет смысл в одном единственном случае: если оно сопровождается ограничением его власти. Если это не так, то не очень понятно, в чем, собственно, достижение.
Избранный король, если он обладает теми же правами, что и его предшественники, может поменять правила игры, переустановить порядок избрания и с помощью вверенного ему инструментария насилия уничтожить тех, кого он считает угрозой своей власти.
Север отделился, и было понятно, что это произойдет. На севере показана некая ограниченная монархия: очевидно, что Санса Старк позиционируется как некто вроде Елизаветы I, а Арья, соответственно, отправляется в западные страны «открывать Америку», как Уолтер Рэли, который основал Вирджинию.
Читайте также:
К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:
Google Chrome Firefox Safari