Произвол процедурала: гайдзин и «Матрица» в сериале «Полиция Токио»

На стыке тысячелетий уроженец Миссури Джейк Адельштейн (Энсел Элгорт), амбициозный молодой человек, сбегает от родных в Японию, где решает стать журналистом крупнейшей местной газеты — «Мэйчо симбун». Оканчивает Университет Софии в Токио, учит язык, зарабатывает преподаванием английского, бегает между съемной комнатушкой, идзакая (питейные заведения) и ночными клубами, чтобы ощутить подлинный токийский вайб. В итоге самонадеянный гайдзин («человек извне») сдает суровый журналистский экзамен и в 1999 году становится первым иностранцем в редакции «Мэйчо». Однако и репортерская работа, и японская матрица жизни окажутся совсем не такими, как он себе представлял.

На старте «Полиция Токио» — в оригинале Tokyo Vice — привлекала внимание потенциальных зрителей двумя фактами: приключения Адельштейна в Японии основаны на реальных событиях (под псевдонимом выведена газета «Ёмиури симбун»), а в списке режиссеров и продюсеров числился Майкл Манн — автор культовой «Схватки» (1995), а также других сдержанных боевиков. Американский «самурай» в итоге снял только пилотную серию, но не подкачала вся команда — в первую очередь сценарист Дж. Т. Роджерс, взявшийся адаптировать небесспорные мемуары. Изначально драматург, он прославился пьесой «Мадагаскар» (2006) и закрепил успех «Осло» (2016) — о закулисье мирных переговоров между Израилем и Палестиной в 1990‑е. В 2021‑м по ней вышел фильм на HBO, а через год там же стартовало шоу о токийских пороках. В истории американца, строящего карьеру в Японии, и особая «подвижность» 90‑х, и манновская методичность, и навык Роджерса делать из переговоров драму, а то и триллер, сыграют ключевую роль.

Хотя Адельштейн на протяжении двух сезонов редко уходит в тень, не страдая от ложной скромности, динамика сериала рождается из многофигурной композиции, а также — что важнее — фокуса на общественных ритуалах, которые для героя, как и западных зрителей, зачастую неочевидны. Несмотря на технологический скачок, превративший Японию в территорию для стороннего взгляда «инопланетную» (см. фильм-эссе «Без солнца» Криса Маркера), многие процессы в этом моноэтническом государстве подвержены традиционалистской, если не сказать архаической логике. Это в высшей степени ощущает репортер-гайдзин, оказавшийся в «Мэйчо симбун» на низшей ступени иерархии не просто как новичок, но еще и иностранец. Если коллеги-­ сверстники вроде франкофила по прозвищу Тинтин (Косукэ Танака) более открыты «западным веяниям», то великовозрастное начальство куда консервативнее. На собеседовании Адельштейн отбивает тираду о еврейском экономическом лобби шуткой насчет будущей зарплаты. Однако строжайшая вертикаль пронзает не только СМИ, но и бюрократию, полицию и якудза — проклятый треугольник, в котором предстоит вращаться репортеру и сериалу.

Первый сезон «Полиции Токио», собственно, посвящен тому, чтобы во всю эту социальную машинерию погрузиться. Деятельный герой в лице пробивного американца, который регулярно нарушает (не)писаные правила, позволяет как освоиться в японской столице, так и оценить безрадостный бытовой ландшафт. 90‑е в Японии называют «потерянным десятилетием» — временем ужасающего кризиса, который накрыл страну после «экономического чуда» и последующего периода «мыльного пузыря», когда ставка по кредиту в национальном банке была чрезвычайно низкой. Собственно, Адельштейн — реальный с 1992‑го, а сериальный с 1999‑го — наблюдает за людьми, только что лишившимися привычной и довольно неплохой жизни. Вот и первый сюжет, который выводит его на след якудза, касается безжалостной махинации со ссудами: получив отказ в приличных банках, люди обращаются в конторы-призраки, чья цель получить страховку из-за смерти заемщика.

Параллельно журналист знакомится с молодым якудза Акирой Сато (Сё Касамацу), который обожает Nike и Beach Boys, принципиальным следователем Хирото Катагири (Кэн Ватанабэ) и Самантой Портер (Рэйчел Келлер) — тоже американкой, которая променяла миссию мормонской общины на работу хостесс в ночном заведении Токио. Объединяет их не только место встречи (клуб Onyx) и контакт с местным подпольем, но и сложная семейная линия. Адельштейн не торопится отвечать на звонки матери, переживающей за него и за страдающую от депрессии дочь. Сато для родственников мертв с тех пор, как встал на тропу организованной преступности. Катагири, как водится, пропадает на работе и не всегда уделяет время жене и двум дочерям. Саманта от отца — религиозного и биологического — откровенно скрывается, не желая поступаться обретенной свободой. Впрочем, и родная кровь со временем о себе напомнит, и большинство японских организаций устроены по деспотическому «семейному» принципу: якудза вообще называют друг друга братьями, почитая оябуна не только как лидера, но и в ­ каком-то смысле патриарха.

Роджерс и команда сценаристов изображают клубок времен и нравов не без деликатности, выдерживая баланс между западным взглядом, жанровым драматизмом и аккуратными обобщениями. Патриархальности японских институций противопоставлены такие сотрудницы, как мечтающая о собственном клубе Саманта, возглавляющая спецподразделение по борьбе с якудза Сёко Нагата (Мики Мая) или старшая журналистка «Мэйчо» Эми Маруяма (Ринко Кикути), выделяющаяся в редакции из-за корейского происхождения. Она не только сталкивается с обесцениванием коллег или приставаниями полицейских, но и борется за то, чтобы насилие в отношении женщин освещалось наравне с другими преступлениями, а не пропадало на последних страницах газеты. Вдобавок ее чуткость к социальной несправедливости подпитывают ментальные трудности брата Кея (Кэйта), за которым она приглядывает после отъезда родителей на родину.

Отношения прессы и полиции сводятся к зачитыванию пресс-релиза, что значительно тормозит как обратную связь общества и государства, так и возможность ­ каких-либо перемен. Поначалу «Полиция Токио» практически убеждает в монолитности японского порядка, где все привыкли следовать многочисленным правилам, обходя их по необходимости: например, папку с данными следствия Адельштейну передает дочь Катагири — якобы по детской наивности. Однако во втором сезоне хрупкий баланс подвергается мощной турбулентности, позволяя действовать тем, кого не устраивал сложившийся статус-кво. Главной фигурой перемен и хаоса в сериале выступает жестокий якудза Синдзо Тодзава (Аюми Танида), у которого, в отличие от репортеров и полицейских, куда больше ресурсов, чтобы не слушать пожилых вожаков. Его прототипом послужил Тадамаса Гото, основавший в Токио филиал Ямагути-гуми — до сих пор крупнейшей организации Японии (впрочем, считается, что легендарные ОПГ в глубочайшем кризисе). Он не придерживается специфического криминального «кодекса», как, скажем, Хитоси Исида (Сюн Сугата), оябун Чихаро-кай, где состоит Сато, полагая, что новые времена требуют иного подхода. Правда, его «инновации» включают торговлю наркотиками, что не одобряют старожилы (конфликт поколений в духе «Крестного отца»), и перевод якудза на корпоративные рельсы, что позволит, дескать, решить проблемы с законом.

Собственно, с угроз приспешников Тодзавы сериал на самом деле и начинается. Катагири и Адельштейн приходят на встречу, где им выносят последнее предупреждение. Забросив подобный крючок, драматург Роджерс перематывает на начало, в 1999‑й — последний год миллениума, когда японские власти разворачивают наконец борьбу с якудза, а интерес к Стране восходящего солнца на Западе приближается к историческому максимуму. Вслед за периодом аниме-бума, когда японская мультипликация добралась до избранных кинотеатров США или активно распространялась на VHS, вышел ряд фильмов, снятых под большим азиатским влиянием. Самый яркий пример — культовая «Матрица» Вачовски, на которую ссылаются и персонажи «Полиции Токио». При этом в сериале не «сорят» приметами времени, нарочито перечисляя знаковые бренды или произведения эпохи. Единственный случай неймдроппинга, без которого трудно представить современный ретро-сериал, случается во время экспресс-знакомства Джейка и Саманты: они обмениваются симпатией к манге «Голова дракона» (1994–1999) Минэтаро Мотидзуки и «Мальчишки двадцатого века» (1999–2006) Наоки Урасавы, а также поп-хиту Кахими Кари, чья Elastic girl до сих пор считается одной из вершин жанра сибуя-кэй.

Из таких ритуалов, деталей, наблюдений и складывается интенсивная жизнь «Полиции Токио», где впроброс даются аккуратные параллели между Западом и Востоком, традицией и (вы)зовом нового времени, документом и реальностью. Безусловно, сериал снят в американской гангстерской традиции, хотя и с торжественной неторопливостью — на грани созерцательности, которую часто ценят в азиатском кино; вспомним хотя бы обилие наград и оскаровскую номинацию «Идеальных дней» Вима Вендерса, где подобная одухотворенность воспроизведена. Однако не стоит искать в сериале энциклопедию японской жизни — как не стал Дж. Т. Роджерс в полной мере доверяться книге Адельштейна, к чьей достоверности то и дело возникают вопросы. В сущности, наделенный его чертами непрошибаемый чужак, лезущий везде со своим «уставом», служит проводником не столько в «потусторонний» Токио, сколько вглубь социальной матрицы, которая устроена гораздо сложнее, чем дают представление отдельные термины. Подобно тому как французский драматург Эжен Ионеско обнаружил абсурд привычного, изучая английский и познавая заново, «что в неделе семь дней», герои «Полиции Токио» исследуют ситуации, затем низводимые до пары газетных строчек, а Адельштейн еще и сравнивает с не успевшей выветриться американской «нормой». Обнаруживая эти швы — между реальностью и социальными рефлексами, выученным восприятием, — можно многое понять: если не о городе, где рубят пальцы и практикуют самосожжение, то о себе. Однако об удачливом Джейке по-настоящему мы узнаем подозрительно мало, да и заканчивается «Полиция Токио» ориенталистской вакханалией, оторванной от фактов ради сомнительного катарсиса. Дорогу в 18 серий, впрочем, это не перечеркивает — жаль только, когда журналисты/драматурги так неаккуратно подгоняют финал под свою картину мира.

Текст впервые опубликована в журнале «Искусство кино» №3/4 за 2024 год под заголовком «Произвол процедурала».