Выживут только бюджетники: «Вампиры средней полосы» — сериал о том, как телевидение пьет нашу кровь

Редкая летучая мышь доберется до середины Днепра — еще меньше людей поверит, что в Смоленске завелись вампиры. Готики — ноль, дороги — латаные, кровь — испоганена химикатами (ну кому легко?). На фоне ЖКХ-хоррора не до городских легенд и страшилок, вдобавок кровососы действуют бережно — по больничной линии, а если и выходят на охоту, то сцеживают литр, не более, — по формуле добычи березового сока.

Подле белоствольных двух жмуров и найдут. В леске у села Вешки (на самом деле Вёшки, не путать с Подмосковьем), где все давно поделено на живое и мертвое. Тут не живут, там доживают. И вот два трупа — белые от летального недостатка крови. Полиция в смятении, даже рады деятельному гостю из Москвы — следователю Ивану (Михаил Гаврилов-Третьяков), который, естественно, сказочный Дурак (даром что никогда не вынимает AirPods из правого уха). Выжившего уже разыскивают, да и вампиры наточили клыки — не найдут нечестивца, кому-то другому придется отвечать головой перед «хранителями». Испокон веков у упырей с мэрией договор: одни кровососят помаленьку, другие их прикрывают, а распоясавшихся убивцев — казнят без суда и следствия.

Генеалогическое древо у вампиров богатое: патриарх Святослав Вернидубович (Юрий Стоянов), для своих — дед Слава, тянет сквозь века род кривичей; его кровные родственники — то есть обращенные — врач-ловелас Жан (Артем Ткаченко), несгибаемая следовательница Анна (Екатерина Кузнецова) да новоприбывшийся Женёк (Глеб Калюжный), видеоблогер и король тематических вечеринок, увлеченный вампирами как поп-культурным феноменом. Он-то и вышел на охоту, правда, клянется, никого не убивал: сцедил по литру, куртки подстелил под попу, чтобы не замерзли, и пошел своей дорогой — никакого криминала (ну почти). Значит, есть еще кровопийцы в Смоленске — возможно, даже не язвительная бывшая Жана, графиня Ольга (Ольга Медынич).

Номинальная детективная линия подобна вене — интересна не сама по себе, а лишь как русло для эритроцитов комедии, лейкоцитов жанровой игры да тромбоцитов драмы, без которой, разумеется, не обойтись, раз дела семейные. Вампиры часто оказываются там, где дом, где все просто и знакомо, проверяя человеческие связи на прочность. Дракула угонял чужих невест, веря, что любовь вечная сильнее человечьей, Эдвард Каллен разукрашивал тоску взросления Беллы Свон, квартет реальных упырей из Веллингтона задорно обнажал свой быт перед группой рисковых документалистов.

Новейшие отечественные вампиры — в прорывном «Ночном дозоре» (2004) или провальных «Ночных стражах» (2016) — дальше пленных инстинкта особо не уходили, разве что в тень — как в культовом «Упыре» (1997), где кровососами оказывались те, кто оченно трепетал за теплое место и шел на любые сговоры. «Вампиры средней полосы», оттолкнувшись от сардонического мокьюментари Тайки Вайтити и Джемейна Клемента, копируют внезапно не форму, а ДНК: никаких взглядов в камеру и музея единокровных аллюзий, но тоже — энциклопедия типажей, помещенная в лоно города, для бессмертных эстетов, казалось бы, неприглядного. Что Веллингтон, что Смоленск — даже населения почти поровну с перевесом в пользу России.

Есть различия в свободе юмора и цельности, но это сравнение в никуда: Антон Маслов и целый батальон сценаристов заняты ревизией — причем не перепридумыванием, а учетом. Лишь на первых порах сериал обыгрывает вампирские штампы да присказку про дураков и дороги: русский упырь и чеснока не боится, и на солнце не горит, а градостроители везде найдут, где напортачить (впрочем, гэги про влог и поиски закладки — ярче). Побарахтавшись в современности, «Вампиры…» принимаются зрить в корень — на скрепы и традиции, которые, конечно, подвержены коррозии, но, как заклинает дед Слава:

«А хороших людей — больше».

Тут-то и ставится главный вопрос клыком: нужно ли упырям уживаться с людом — или можно расчленять и властвовать, пользуясь бонусами нового вида. Эта дихотомия составляет ядро первого сезона, чьи герои мечутся между человеческим и слишком человеческим, ища не то чтобы власти, но хотя бы — покоя. Вот и сам сериал — не рывок в откровение — ну, ни сатира, ни мясо, — а игра на удержание, поиск баланса, который в современности, кажется, безнадежно утрачен.

Потому интереснее не наблюдать, как бессмертные незнакомцы сосуществуют и ищут виновного, а разбираться, как их занесло в российскую вечность (тоже, в общем, детектив). Все же как на подбор — бюджетники: пенсионер, вобравший в себя всю историю «русского духа» и знающий сотни присказок не про кал, так про попу; сексуально ненасытный врач из армии Бонапарта, павший от рогатины под Смоленском в 1812-м, да так здесь и оставшийся: людей лечить, дам соблазнять, экспериментировать с продолжением рода (тщетно); Аннушка, чурающаяся любой близости, — дитя войны, служившая закону — что при Сталина, что при Путине; наконец, балбес Женёк, увлеченный вампирскими сверхспособностями, но поначалу проявляющий талант лишь к попаданию в неприятности. Что у них общего, кроме клыков и крова?

Ответ завиральный, но многое проясняющий: кровососы Смоленщины — герои эфира, неубиваемые сериальные типажи. Дедушка, скрывающий большое сердце за бурчанием и подзатыльниками, — вечный комик второго плана, египетская сила условных «Ворониных» (2009–2019), выросшая из телевизионных же повестей временных лет (вспомни хотя бы Распутина-Депардье). Тут харизма и пластика Стоянова — с эхом маскарада «Городка» (1993–2012) — подпирает всю конструкцию: через край, напоказ, как по писаному, но знакомо — как музейная обстановка квартиры, как смоленские улицы с низкой посадкой. Неудавшийся романтик-доктор, обожающий секс и пафос, практикующий уколы и подколы, — врач-хедлайнер из шоу про хвори: хоть «Интернов» (2010–2016), хоть «Склифосовского» (2012–?). Да, помягче, да, часть оркестра — и с французским прононсом, mon cher. Это уже другой канал, романтический: костюмированный нерв «Бедной Насти» (2003–2004), ставшей призраком в вампуке «Гоголя» (2018). Эту линию вместе с Жаном бойко тянет графиня Ольга — женщина-вамп и ходячая язва, не дождешься доброго слова. Голос — тише, а смотрит в профиль.

Такой вот шабаш. Снято скупо — дороги да лица: эстетика между эфиром и ночным сеансом. Только мелкая моторика камеры выдает стилистический поиск. Мизансцены костюмных мелодрам сменяются ракурсами процедуралов: над столом, под столом, с затылка — и давай-ка по коридору. Аннушка — с вечным недовольством закона на лице — к камере встает в три четверти, поворачивается, как по команде, чувства держит в кулаке — пусть коллеги боятся, а не болтают чушь про женщин. Стоит руль захватить процедуралу — все плывет, диалоги стынут: «У нас труп, мужики, по коням» — не Вайтити, а «Тайны следствия». Выпендреж — это дело юных: у Женька и прикол с YouTub’ом, и крадущаяся партизанская присядь, и панический трип на тусе (точно, «Гоголь», нас не обманешь!). (Дальше — спойлеры, осторожнее.)

Есть, конечно, и люди в черном. Вечно хмурая Ирина Витальевна (Татьяна Догилева) отвечает за бюрократию и трагедию. Тоже роль с ассоциативным рядом: и безжалостных функционерок, и жовиальных догилевских героинь. Нарушитель доброго смоленского макабра — озлобленный Клим (Александр Устюгов), сторонник вампирского превосходства и обладатель черной куртки НТВ, породнившей ментов с бандитами. За плечами Устюгова — 13 лет «Ментовских войн» (никто бы не выжил). 90-е навсегда, под камнем, затаились — и точат лезвие. Все сошлись — а разошлись не все. Гибели любые возрасты покорны — тут вампиры с людьми едины.

Вот и семья Святослава Вернидубовича одна за всех — и против. Против скачущего сюжета, робко думающего о втором сезоне. Против робких стилистических поисков.

«Со мной так все время нельзя»,

— тянет отчаянно Илья Лагутенко на фоне титров, отсылающих — отчего-то — к китчу глянцевого «Ганнибала» (2013–2015). Лагутенко и сам вампир, куролесивший в «Ночном дозоре», а хит 90-х «Утекай» в подворотне ждал ужасом взросления и одиночества героиню постсоветского хоррора «Поклонник» (1999) Николая Лебедева. Вот где стынущие жилы семейного (не)счастья под давящим надзором панелек.

А «Вампиры» — уютный пледик: тут прокурено, здесь кровью капнули, за столом все всегда ругаются, забивая тишину как радио. Много шуток вокруг да около — молодежь, беларусы, женщины. Все беззлобно, но как-то не в строку. Снова Лагутенко:

«Осталось собраться — и взяться за новый язык».

Нового языка-то и не хватает. Ни в смешках, ни в клыках, ни в улицах. Хорошо, что Смоленск — не столицы, — хорошо, что немного мета. Но как будто испугались старта: начали бойко, а закончили общим. «Быть человеков больно». Вечность — банальна в своих типажах, телевизор — наша вселенная Marvel: с мифологией отцов и детей, Руси и СССР, России айфона и шансона. Грустно смотрит в небо Успенский собор. Хорошие люди всегда договорятся — но кто они, «хорошие люди»? Как нести этот груз кровавый: от Киевской Руси до присоединения Крыма? Ничего, ничего, решим. Покумекаем. Договоримся. Покой нам только снится.