Рауль ГейдаровМне потом сказали, что, возможно, я режиссер

Фильм рассказывает историю 17-летнего грузина Дато, который живет с бабушкой (и до поры — с дядей) в поселке Ахтырский в Краснодарском крае. Парень заканчивает школу и мечтает стать режиссером, хотя Бебия[бабушка на грузинском] предпочитает для него стабильную и понятную профессию бурильщика. Вместе с матерью, появившейся на пороге их дома спустя 8 лет отсутствия, в жизнь Дато приходят перемены — цифровая камера, парадоксы идентичности и соблазны криминальной среды.

Сергей Кулешов. На представлении фильма ты сказал, что до ВГИКа практически не смотрел кино. А чем вообще занимался? 

Рауль Гейдаров. По первому образованию я технолог разведки ископаемых. Потом служил в армии, в десанте. Работал на стройке, в охране, официантом, продавцом. Кино появилось случайно: выпили с друзьями, у одного из них была VHS-камера. Мне пришлось быть постановщиком. Сняли, смонтировали. И мне потом сказали, что, возможно, я режиссер. 

В 23 года[Рауль родился в 1990 году] подал документы во ВГИК и в КиТ. Приехав в Москву, на первый тур в мастерскую Абдрашитова, я понял, что мне не нравится само здание, какой-то ДК. В КиТе же все было наоборот: воздушные девочки в юбочках, творческая атмосфера, обаяние. 

На третьем курсе КиТа я все таки решил идти во ВГИК. Подал документы сразу на режиссуру игрового кино и к Наталье Рязанцевой на драматургию. Попал по итогу в мастерскую Коттов. К тому моменту у меня в фаворитах ходили три фильма: «Догвилль», «Андрей Рублев» и «Тема». Последний, кстати, я подцепил из одной из статей Армена Медведева. Тогда я еще толком не знал кто это, а теперь вот — дебютный фильм в Выборге[киновед в течении многих лет был президентом фестиваля «Окно в Европу»]!

Сергей Кулешов. Давай поговорим о твоем дипломе, коротком метре «Бебия, бабуа, Анзорик, я и мама». История похожа — автобиографические мотивы, грузинская семья на юге России. Только главный герой, твое альтер -эго, в полном метре стал старше. И акценты, содержательные и формальные, расставлены чуть по-другому. Расскажи, что изменилось.

Рауль Гейдаров. В «Дне рождения Сидни Люмета» все было снято на ручную камеру из-за бюджетных ограничений. Ну и не только: понимая, что мы не сможем использовать краны и многое другое, договорились с оператором упирать на то, что главный герой все же подросток. В его картине мира много энергичности, динамики. К тому же снимать кино про буйного юношу — не то же самое, что показывать реальность от лица мальчика. Так что диплом более условный, сиропный даже. 

Сергей Кулешов. С другой стороны, в «Бебия…» линия Анзора, дяди героя, была центральной. А в дебюте ты сместил акценты.

Рауль Гейдаров. В начале «Дня рождения…» его характер задается пунктиром, чтобы по итогу оказаться слепком на могильном камне. Друзья и коллеги говорят, что это действует как обухом по голове, как будто сложно огорошить зрителя так же по ходу хронометража. Но мне важно, что дядин исход задает музыкальный лейтмотив фильма. Пассакалия Генделя, эта провожальная испанская мелодия — важная черта к портрету этой семьи, из которой все исчезают. Мать главного героя Дато бросает своего нового мужчину, а потом и протагониста; перед тем как исчезнуть, дядя бросается с обвинениями в адрес Бебия, судорожно цепляющейся за семейные ценности.

Анзор же так или иначе остается в фильме: главный герой едва не повторит его печальную судьбу, да и в глазах его, как скажет один из персонажей, видится «дядина грусть». И все же фильм называется «День рождения Сидни Люмета», у нас с этим режиссером день рождения в один день, 25 июня. Так что к Дато волей-неволей приковано все внимание.

Сергей Кулешов. Если возвращаться к вопросу формальных решений, мне кажется бюджетные ограничения сыграли на руку. В фильме практически нет панорам, живописных видов, дальних планов. Разве что несколько кадров села с птичьего полета. Как будто это передает капсулированность сознания Тато, который плоть от плоти этого места, обладатель ментальности сельского жителя. При этом, едва ему в руки попадает маленькая цифровая камера, мир расширяется, раздвигаются границы. Через его объектив зритель видит море и небо, ощупывает ландшафт.

Рауль Гейдаров. Значит удалось нам выжать из ограничений достоинства! Когда мы с оператором Сашей Негуч искали визуальные решения для фильма, мы сразу поняли, что должны снимать «крупно», быть ближе к этому герою, постоянно вибрирующему в пространстве. Как у Дарденнов в «Розетте» или в «Дитя», когда камера кружит вплотную к персонажу. Конечно, не могло обойтись и без фильма «Солнце мое», где юная героиня тоже познает мир, природу своих отношений с реальностью и с близким человеком через VHS-изображение. 

А общие планы нам были неудобны и по деньгам, и по специфике драматургии. Нужно удерживать какое-то внушительное пространство в кадре, перегораживать улицы и т. д.

Сергей Кулешов. И какую-то внутреннюю динамику кадру задавать.

Рауль Гейдаров. Именно. А у нас кино, видимо, во-многом актерское. Раз у всех артистов выходит выдерживать на крупных планах эмоции. 

Если попытаться очертить источники вдохновения для меня и для съемочной группы, стоит перечислить попунктно:

1. «Солнце мое» Шарлотты Уэллс.

2. «Счастливый Лазарь» Аличе Рорвахер.

3. «Рука Бога» Паоло Соррентино.

4. «Монолог» Ильи Авербаха.

5. «Солнце неспящих» Теймураза Баблуани.

Сергей Кулешов. Обилие солнца, получается, у тебя обернулось теплотой интонации. А мне показалось, что в фильме что-то есть от иранского кино: актерская органика, интерес к сельской фактуре, особенный ритм.

Рауль Гейдаров. Обожаю иранское кино. Много пересматривал перед съемками Киаростами, Маджиди, Фархади. Они, как никто, умеют концентрироваться на простых вещах — на молчании, на мимической скупости. Вот у какого нибудь иранского режиссера в кадре сидят два человека на лавочке, отец и сын. Между ними все — любовь, ревность, забота, отчаяние. И уже кино получается.  

Этот магнетизм, который в кадре может исходить от самой человеческой судьбы, меня привлекает. Иранским авторам много о чем нельзя сказать, вот они и привыкли обходиться без лишних знаменателей. Я сам, как видишь, человек восточный. И, с одной стороны, во мне есть эти грузинские гордость и бодрость, как в фильмах горячо любимого мною Данелии. С другой — моя фамилия, все же, Гейдаров, часть моей семьи происходит из Азербайджана. Который рядом с Ираном. В котором, в Азербайджане, такое же внимание к созерцательности. В ходу все эти присказки, мол «восточный человек долго смотрит». 

На этом синтезе и старался работать. Не торопил своих героев, когда им требовалось проживать внутренние процессы в тишине. Но и не стеснялся игривости, грузинского юмора, как у Данелии. В конце концов, как часто делал он, я появляюсь в фильме на пару секунд.

Сергей Кулешов. Чтобы в ответ на это камео Бебия сказала: «Какой хороший человек!» Зал взорвался от смеха. 

Рауль Гейдаров. Конечно, этого и хотелось. Пусть скажут, что я охренел, но такого рода ехидство у меня в крови.

Сергей Кулешов. А для актеров у тебя были конкретные референсы? С учетом болезненной автобиографичности этого фильма для тебя, кажется, что процесс вашей с ними работы не был простым. 

Рауль Гейдаров. Опять же, показал им «Солнце неспящих», просил прочувствовать эту теплоту. Но куда важнее было, синхронизируются ли они с моей собственной болью. Артему Кошману я сказал: «Ты слишком московский человек. Тебе нужно почувствовать себя деревенским. Переспи с женщиной, выпей, подерись с кем-нибудь. Общайся с людьми. Если ты не отключишь мозги — роль не удастся». 

С Мариэттой Цигаль-Полищук я много говорил про свою маму, которая сидела в тюрьме. Пытался объяснить актрисе, что мне важно избежать свойственного нашему кино «чернушного» портрета уголовника. Сказал: «Никакой фени. Ты должна появиться в кадре, как праздник. Проникаешь в фильм, в жизнь героя — и смеешься, улыбаешься». Такой была моя мама. А у Мариетты, по-моему, получилось сыграть именно так, как я просил: ее героини не было восемь лет, которые, по всему ее поведению, пластике, ощущаются как несколько дней.

Джульетте Степанян, сыгравшей роль бабушки, не пришлось ничего обьяснять. Это народная артистка Армении, с огромным профессиональным и человеческим опытом. Десять лет польского театра (она там познакомилась, кстати, с Ежи Штуром) сделали ее по-настоящему мощной актрисой, на уровне Чуриковой, просто никому не известной. Но тут не менее важно было ее умение быть собой в предлагаемых обстоятельствах. Ей следовало лишь присутствовать в кадре, транслировать оттенки характера героини. Иногда, разве что, я просил убавить театральность, временами она борщила. До этого она ведь играла во франшизе про «Манюню», где жанр обязывал к условности, и я ей временами говорил «сейчас опять пошла “Манюня”».

Сергей Кулешов. События фильма разворачиваются в 2009 году. Даже вне контекста российско-грузинских отношений того периода, что для тебя важно в том времени, кроме биографических мотивов? Как ты этот временной этап встроил в фильм?

Рауль Гейдаров. Через музыку, конечно. «Тополиный пух», «Яблоки на снегу», «Желтые тюльпаны». Да и тогда все мы были несколько более наивны. Сужу тут по себе. Но в поселке моем, конечно, время привыкло застывать. В позапрошлом году приезжал и заметил кое-что важное. Сижу на скамейке в парке, где аллея, памятник Ленину и сплошные сосны. И увидел женщину с коляской — не ту же, но такую же, которую видел в ранней юности. 

Мы, кстати, пытались поймать ощущения от периода через озвучку. Помнишь, Дато с бабушкой приходят смотреть «12 разгневанных мужчин» в кинотеатр? Мы специально искали человека, который мог бы соответствовать голосу советского дубляжа. Потому что именно в таком, позднем одноголосом переводе, я сам знакомился с фильмом. Ну и нашли подходящий тембр, подходящую выдержку для этих нескольких коротких реплик. Советский голос нашли.

Сергей Кулешов. Я вот с другого конца России сам, но проникся теплотой семейных взаимоотношений, самой их механикой, которую как будто сама земля диктует. Скажи, как вышло обойтись без экзотизации? 

Рауль Гейдаров. Я много думал об этом. Видимо, это следствие какой-то размытой идентичности. Я и грузин, хоть и мало там бываю, и азербайджанец, хоть и не мусульманин, но всю жизнь прожил на территории России, где этнически тоже не составляю большинство. И тем не менее здесь я чувствую себя дома, здесь мой контекст. Поэтому и в фильме есть момент, когда герой с бабушкой смотрят «Мимино» по телевизору: Данелия, на чьих фильмах я вырос, чьи фразы составляли огромную часть семейного быта, тоже был насквозь советским автором, снимающим колоритное кино с элементами этники. Просто пространство было другим, общим и интернациональным. Нам сегодня, как мне кажется, не хватает авторов с подобной ментальностью. 

Сергей Кулешов. Советской? У тебя, как никак, есть устойчивая связь с традицией советского кино. Тут и интернациональность, и акцент на человеке. И мне даже не кажется, что ВГИК тут виноват, многие выпускники смотрят совсем в другую сторону.

Рауль Гейдаров. Часто бывает так, что от сценариев прямо требуют «шоковой терапии». Ты вынужден не искать свой голос, а мимикрировать под запросы. А советское кино — очень зрелое само по себе. Мережко, Рязанцева, Клепиков, Асанова, Приемыхов — все они в 30‒35 лет были по-настоящему взрослыми. Отсюда и очень высокий общий уровень. Если сегодняшнего молодого режиссера поместить туда, ему просто-напросто придется тянуться и расти. Тебя воспитывает среда. Как говорят, «во ВГИКе тебя учат стены». 

Сергей Кулешов. Ну и советская студийная система, при всех минусах, давала пространство для индивидуальностей. Ты мог идти снимать арт-кино на студию Довженко, детское — на студию Горького и т. д. Тут, правда, есть фактор распределительной системы. И худсоветов. 

Рауль Гейдаров. И тем не менее, Шукшин вот прошел 200 метров от ВГИКа, на киностудию Горького, и снял «Жил был такой парень». А сейчас ты выходишь — и никому не нужен. Когда ты не нужен — ты гниешь.

Сергей Кулешов. Это же одна из самых живых дискуссий — нужен молодежи ВГИК или нет. 

Рауль Гейдаров. Слушай, ну есть же и внутри ВГИКа мемы про отдельные мастерские, где кино правда отстает от жизни. Здесь надо просто правде в глаза посмотреть: заметьте, наконец, сколько сейчас классных ребят выпускается. Вот мастерская Соловьева этого года. Там и Паша Королько, и Дима Теплов, и другие ребята снимают суперсовременное кино.

Сергей Кулешов. Хочется после такого личного фильма уходить на уровень культурных обобщений каких-то?

Рауль Гейдаров. Ровно наоборот. Не собираюсь дальше говорить только о грузинских семьях в России. Хотя меня и можно упрекать, дескать «снимает архаичное кино о каких-то своих травмах». Ну да, это личная боль, которую мои ВГИКовские мастера, братья Александр и Владимир Котты, призывали отражать в первом фильме. Я не мог не найти актеров на роли собственной матери, дяди, бабушки. Не мог не подобрать актера, который сыграет меня. 

Сергей Кулешов. «За каждым человеком стоит биография». А ты ждешь упреков?

Рауль Гейдаров. Скорее, отдаю себе отчет в собственной ранимости. С другой стороны, ну есть же Ноа Баумбах, Грета Гервиг и прочие, кто личную боль превращает в современное кино про реальных людей, а не про конструкции. То, что может тронуть зрителя и понравиться критику. Хочется двигаться в эту сторону, как когда-то Володин с «Осенним марафоном». Там есть его кровь и плоть, все эти моменты с отношениями с женщинами, с одиночеством. Сейчас это воспринимается дежурно, но в то время рождало дискуссии. В моем кино тоже мои плоть, кровь и тепло. Первый фильм я снял, проговорил важные вещи про семью, но куда конкретно теперь направить взор — пока неясно.

Сергей Кулешов. Если твой фильм — попытка в арт-мейнстрим, то перед тобой развилка. С ориентирами «Рауля-автора» вроде все понятно, а что насчет коммерческого кино или проектов для стримингов?

Рауль Гейдаров. Есть у меня одна идея. Я восемь лет занимался шахматами, дошел до кандидата в мастера спорта. В 13 лет играл против взрослых мужиков. И стиль был «жертвующий», как у Михаила Таля. Отдаешь одну, вторую, третью фигуру и организуешь на доске хаос. Ломаешь логику игры, а соперник слишком поздно понимает, что происходит. Сперва думает, что контролирует игру, но я переворачиваю ситуацию.

Сергей Кулешов. У тебя есть будущее в российском кино, если ты умеешь играть в хаосе.

Рауль Гейдаров. Я бы очень хотел снять фильм об Александре Алехине, который когда-то выиграл чемпионство у Хосе Рауля Капабланки. Ему на том турнире вырвали половину зубов из-за загноения, и он так сидел напротив легенды шахмат. Потом он играл с фашистами. Потом он погиб в каком-то задрипанном номере отеля. Он был потерянный гений, огромная судьба. Шахматы — это не только психологическая игра, но и большая магия.

Сергей Кулешов. Если бы Сидни Люмет снимал фильм «День рождения Рауля Гейдарова», что это было бы за кино?

Рауль Гейдаров. Он бы точно исследовал мою сентиментальность! И фильм был бы жанровым — либо чистой воды мелодрама, либо крепкая криминальная комедия. С учетом моего личного бэкграунда. А вообще «12 разгневанных мужчин» тоже ведь про юношу перед лицом суда, тоже про поиск справедливости и заступника. Про цену веры и принятия.

С другой стороны, при всей строгости Люмета, при всем его стремлении оставаться в рамках жанрового кино, он умудрялся быть очень человечным. Вспомни даже «Собачий полдень», этих антигероев. Он через крупные планы, мизансцены ищет их духовное измерение. Думаю, над моей сентиментальностью он бы подтрунивал, возможно даже наказывал бы героя за нее, но, в конце концов, не дал бы сойти с жизненного пути. Надеюсь.