Редакция журнала «Искусство кино» выбрала в номере 11/12 лучшие фильмы 2019 года. Картины перечислены в алфавитном порядке.
Режиссер Педро Альмодовар
Мовида становится историей. Мадридское свободолюбивое движение 80-х, в котором начинал и Альмодовар, и его псевдоальтер эго режиссер Фернандо (opus magnum Бандераса), представляет себя во всей постмодернистской красоте — свои блеск и нищету, свои славу и боль. Когда в медкарте оказывается достаточно печальных причин для любой, самой маниакальной ипохондрии, когда седина пришла в бороду не в компании бесов по направлению ребер — в них лишь костная боль, самая мучительная, — остается только вспоминать о прошлом, которого уже больше, чем осталось будущего. В наркотических грезах героя на героине — первое возбуждение и последний его отголосок (дьявольское лекарство забирает с собой и боль, и желание), любовь, которая и уже давно прошла, и никогда не уйдет. Этот сдержанно меланхоличный автофикшн — элегия и самоапология автора, его исповедь и его кривая усмешка в зеркале. На стенах квартиры выдуманного Фернандо висят любимые картины, его последние друзья, и вместе с ними Альмодовар переходит в вечность. Он, певец истошной яркости и декоративной красоты, успокоился и тем самым достиг того, к чему стремился всю жизнь, — исключительной, стопроцентной, как опиаты у лучшего дилера, сентиментальности, очищенной от мыльнооперных присадок. Его квир-шик поблек, трансгрессия трансгрессировала (как в «Гарри Поттере»), но зато флешбэки из небывалого детства сверкают как частицы серебра в дагеротипе памяти. «Боль и слава» — кино, самое пенсионерское из старческого, самое третичное из вторичного, парадоксально срезонирует с любым, даже самым молодым зрителем, в поразительном финале добавит к его переживаниям новое, искусственное — от слова «искусство».
Егор Беликов
Читайте также:
Режиссеры Аньес Варда, Дидье Роже
Автопортрет выдающейся постановщицы, ставший в итоге ее прощанием и даже в чем-то завещанием. 90 лет жизни, любовей, трагедий, фильмов, увлечений и хобби, упакованные в 115 минут. Впрочем, важно помнить, на что и чьими глазами мы смотрим. «Варда глазами Аньес» — это история женщины по имени Аньес о кинематографическом мифе по имени Варда. Первая — 90-летняя старушка, потерявшая мужа, в каждом фильме и проекте чутко интересовавшаяся героями и предметами, пережившая в прошлой картине операцию на глазах — и будто бы увидевшая яркость мира заново (хотя вселенная ее фильмов никогда не меркла). Вторая — до недавнего времени живая икона кинематографа, к которой налипли бесконечные ярлыки — от «бабушки новой волны» до, собственно, «иконы». Отделить одно от другого проблематично, но важно, хотя этот фильм и запрограммирован, как и большинство картин Варда, на субъективный взгляд — на Варда глазами каждого зрителя.
Алексей Филиппов
Читайте также:
Режиссер Дзига Вертов
Судьба этой картины беспрецедентна. В 1918 году 22-летний сотрудник Кинокомитета специально к годовщине Октябрьской революции монтирует из разных киножурналов свой первый фильм, как сказали бы сегодня — found footage. Вошедшая в него двухчасовая хроника охватывает напряженный промежуток отечественной истории с февраля 1917-го до августа 1918 года, запечатлев на экране обе революции, разгон Учредительного собрания, Гражданскую войну — и множество ключевых участников этих событий. Когда три года спустя большевики осознают, что в фильме слишком много Троцкого, слишком мало Ленина и совсем нет Сталина, фильм разрежут обратно на те самые части, из которых он состоял, и раздадут по архивам (смыв пленки тогда еще не практиковали). Вертов вскоре станет всемирно известен, затем впадет в немилость и умрет, а отдельные попытки собрать его полотно заново будут безуспешны, пока на поверхность однажды не всплывет одна-единственная бумажка с точным указанием порядка эпизодов. После этого восстановление становится вопросом времени, которое и посвящает проекту киновед Николай Изволов. Изволов и раньше охотился за пропавшими шедеврами (об одном таком приключении рассказывает детектив «В поисках утраченной «Почты»), но столь жирной добычей, похоже, не может похвастать ни один историк кино. В уходящем году «Годовщина Революции», которой как раз стукнула круглая дата, с триумфом объехала весь мир и была признана не только ценным свидетельством о российской истории, но также первым в мире полнометражным доком, первым полностью монтажным фильмом и, видимо, первой и единственной картиной, родившейся дважды — с перерывом ровно в 100 лет.
Евгений Майзель
Читайте также:
Режиссер Илья Хржановский
Проект о мощи и перверсиях советской культуры, науки и жизни. Цивилизации.
Он переизобретает наш опыт восприятия.
«Дау» сторонится окультуренного смотрения. Но о контркультуре тоже речи нет. Тут надобна чувствительность особого толка.
Эксперимент постоянно перерастает себя и выпрастывает другое понимание человека.
Говорят: «Это не кино». Кино. Не озабоченное ни эстетизмом, ни постмодернизмом.
«Дау» склоняет к крушению понимания.
Это событие-разрыв. Оно настраивает распознавание без разгадки. «Дау» — кино после искусства.
Зара Абдуллаева
Читайте также:
Режиссер Тодд Филлипс
Происхождение Джокера смутно, затрамбовано мистификациями. Джокера/Николсона звали Джек Напьер, Джокер/Леджер имя собственное утратил, а Джокер Хоакина Феникса получил имя Артур, и оно (вместе со всей историей) отсылает к прототипу «Таксиста» Мартина Скорсезе, реальному человеку, Артуру Бремеру, который вызывал насмешки и подозрения, потому что разговаривал сам с собой, а в результате задумал убийство Ричарда Никсона или кандидата в президенты Джорджа Уоллеса. (Этот референс акцентируется временем действия — рубежом 70–80-х годов.) Цитируя на экране «Сломанные побеги» Гриффита, где умирающее дитя (Лиллиан Гиш), не ведая, что такое улыбка как естественная реакция, приподнимает пальцами уголки губ, Филлипс выдает индульгенцию своему герою.
Внешнее проявление невротического состояния Бремера в «Джокере» превращается в непроизвольные взрывы смеха (по-научному — псевдобульбарный симптом). Как автор комедий, к смеху Тодд Филлипс относится серьезно: в анатомии загула «Похмелье» («Мальчишник в Вегасе») можно разглядеть травестированную модель того, чем оборачивается смех Джокера, — смех заразителен, а последствия совсем не смешные. Филлипс и его сосценарист Скотт Силвер словно прочитали последний роман Пелевина — или, точнее, визуализировали носящееся в воздухе предощущение «войны клоунов», которая, впрочем, похоже, идет полным ходом.
Нина Цыркун
Читайте также:
Режиссер Юньфань
Гонконгский мультфильм «Дом 7 по Черри Лейн» можно причислить к несуществующему — или теперь уже существующему? — жанру ретропостмодернизма. Ирония и меланхолия, упоительная игра в кино и литературу, аллюзии на Пруста и Джейн Остин, анимированные сцены то ли из вымышленных, то ли нет фильмов с Симоной Синьоре, непредсказуемый, все время меняющий свою траекторию сюжет и общая самоигральная структура складываются у Юньфаня в текст-лабиринт, в метаисторию с мерцающим — почти полым, слишком идеальным героем, влюбляющим в себя других, но остающимся для них — как и для зрителей — непроницаемой загадкой. Этот утопический, эфемерный персонаж — образ чистого соблазна, которому подобен и сам мультфильм, притягательный именно благодаря своей отстраненности, медлительности и холодности, проникнутый эротизмом и чувственностью — несмотря на свою фактуру, удивительно бесплотную даже для анимации. И одновременно эта многоуровневая, цитатная форма (многие увидели там ссылки и на «Любовное настроение» Вонга Карвая) подернута несовременной — классической — дымкой и обладает прозрачностью и невесомостью, связывающими картину Юньфаня уже с нынешней эпохой благородной неоклассики.
Евгений Гусятинский
Читайте также:
Режиссер Джордан Пил
Если в дебютном хорроре Джордан Пил отправлял героя «Прочь», то на второй картине — не в пример более масштабной и амбициозной — отправился вглубь. Выстроил настоящий парк аттракционов планетарных (хотя в первую очередь очень американских) страхов, социальных механизмов и исторических шрамов. Лабиринт страха, в котором все является отражением или перевертышем всего. Русские горки, где завораживает не скорость движения, а интеллектуальная сноровка и детализация мысли. Карусель, на которой в конце укачивает от невозможности не любоваться механизмом и мозаикой замысла. «Мы» — пример кристально ясного высказывания, понятного кому по постеру, а кому интуитивно, вместе с тем большая обманка, напоминающая, что все не так просто. Есть те, кто знает ходы под землей (кто бы они ни были).
Алексей Филиппов
Читайте также:
Режиссер Рой Андерссон
Это не стиль, но мир. Укорененный в мировой истории искусства и в шведской современности.
Малахольные персонажи, настигнутые буквально между землей и небом и в межсезонье, испытываются паническими снами, рассматриваются в заурядных ситуациях, смущающих едва уловимой потусторонностью.
Аналитический объективизм не помеха трепетным и гротескным «случаям из жизни».
Архитектоника фильма состоит из опущенных звеньев.
Главное открытие Р. А. в этом фильме — мандельштамовская дырка от бублика — «бублик можно слопать, а дырка останется».
Превращая трамвайный лепет, мелкие жесты, банальные всплески, жажду жизни в события, Р. А. созидает бессюжетное метакино, сотканное из повседневной и визионерской хроники.
Зара Абдуллаева
Режиссер Квентин Тарантино
Девятый, по словам самого автора, предпоследний фильм Тарантино — своеобразный итог его карьеры. Возможно, самая личная его картина: первая именно и только о кинематографе, его «8½». Отчасти даже автобиографичная, хотя не так просто понять, за кем скрывается автор — за стареющим актером-ковбоем, за его неунывающим дублером-неудачником или за беспечной молодой актрисой, сидящей в полупустом кинозале и смотрящей на экран, где смешит публику она сама в комичном гриме. Или это не она? На экране условный образ, сыгранный реальной Шэрон Тейт, в зале реальная Шэрон Тейт, но ее сыграла актриса Марго Робби. Все смешалось, фантазия и история, трагедия и фарс, сконструированный мир и подлинный Голливуд былых времен, давно ушедший на дно, как Атлантида.
Ровно за полвека до премьеры «Однажды в... Голливуде» люди из «семьи» Чарльза Мэнсона убили беременную Шэрон Тейт в ее доме, закончив 1960-е и эру старого Голливуда. Четверть века спустя видоизменившемуся Голливуду подписал свой приговор другой экстремист — молодой Квентин Тарантино, чье «Криминальное чтиво» перевернуло еще одну страницу. Сегодня, спасая Шэрон от смерти руками своих дураковатых рыцарей, он стал консерватором и живым классиком...
...или притворился им настолько удачно, что обвел вокруг пальца весь мир. А заодно дал ему надежду на то, что вымысел все-таки способен одержать верх над реальностью. Не за этим ли самым когда-то был придуман Голливуд, не на этой ли иллюзии он стоит до сих пор?
Антон Долин
Читайте также:
Режиссеры Бен Гез, Александра Кулак
Александра Кулак в паре с американским коллегой русского происхождения Беном Гезом открыли изнанку гламурной Америки не где-нибудь на задворках, а в Калифорнии — в эпицентре воплощенной американской мечты. «Хроники ртути», снятые в городе-призраке Новая Идрия, — последние штрихи к забытому мифу золотой лихорадки: апокалиптический пейзаж на месте шахт да два интеллектуала-идеалиста, свидетели экономического подъема и энтузиазма золотоискателей. Те не брали во внимание высокую токсичность ртути, без которой невозможна золотодобыча, — они отчаянно гибли за металл.
Елена Стишова
Читайте также:
К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:
Google Chrome Firefox Safari