Сын Сэма: «Третий день» — кельтское «Сияние» с Джудом Лоу от автора «Утопии»

Любимый кадр шоураннера Денниса Келли и его постоянного режиссера Марка Мандена — безбрежное поле, занимающее пространство, равнозначное небу. Если бог в Библии делил — как на душу положит — небо, море, сушу, побольше, поменьше, то демиург Келли в своих параноидальных мирах любит счет, геометрию, калейдоскоп дихотомий.

В «Третьем дне» он, правда, вынужден пойти на уступки: бог любит троицу, что ветхозаветный, что кельтский, о котором частично и пойдет речь, — поэтому сериал принимает формат триптиха и в деталях делит все на три. Келли не случайно выбрал из семи библейских остановок космогонического мифа именно третий день, принесший зелень и плоды, то есть (пере)рождение.

«И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя [по роду и по подобию ее, и] дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле. И стало так. И произвела земля зелень, траву, сеющую семя по роду [и по подобию] ее, и дерево [плодовитое], приносящее плод, в котором семя его по роду его [на земле]. И увидел Бог, что это хорошо. И был вечер, и было утро: день третий». (Бытие 1:11-13)

В «Третьем дне» это проявляется по полной: три акта; в «Лете» и «Зиме» — три серии, охватывающие три безумных дня; «Осень», которая задумывалась как иммерсивный спектакль в диких условиях, выполненный британской компанией Punchdrunk, хедлайнерами иммерсивности, — в итоге стала 12-часовым стримом, что тоже кратно трем. Наконец, навязчиво маячит в кадре граффити руны трискеле, отсылающее одновременно к трем фазам солнца, кельтскому пантеону и связи всего и вся — прошлого, настоящего, будущего; жизни, смерти, перерождения; отца, сына, святого духа. Здесь же можно увидеть, как мысль, угодившая в почву где-то за кадром, начинает давать всходы и проживает весь цикл практически за показанные три сезона.

Перемена режиссерской и гендерной линзы на переправе — первые три снял Манден, последние три — Филиппа Лоуторп («Корона», «Позовите акушерку») — изменила лишь пунктуацию, а не авторский почерк. Токсичная, прорастающая сквозь землю, стены и, кажется, глаза персонажей зелень уступила место высасывающей силы и жизнь серости, тихому зимнему «пламени». И герои все так же на войне — с судьбой, горем, пейзажем, небом, редкими постройками, которые высятся на реальном острове Оси. Местные жители считают его буквально сердцем мира.

Сюда за леску судьбы втягивает Сэма (Джуд Лоу) злой рок. Девять лет назад неподалеку погиб его сын Нейтан — и в соседней речке по вещице он отпускает память о ребенке. В мареве скорбных воспоминаний он видит вешающуюся девушку Эпону (Джесси Росс), спасает ее и везет к родным — через затапливаемую по часам римскую дамбу на остров Оси. Как выяснится — в деревеньку опрятных неоязычников, которые называют себя католиками, но в трудные дни поклоняются кельтскому богу-господину Эзусу — любителю жертвоприношений.

На вид все цивильно, рай дауншифтера: аккуратные дома для аренды на Airbnb, на «центральной улице» — паб с парой съемных комнат, которым заведует вечно препирающаяся чета Мартин (косящий под дурачка Пэдди Консидайн и строгая Эмили Уотсон, хозяйственная и острая на язык). Скоро — фестиваль, который длится три дня и привлекает сколько-то туристов, желающих прикоснуться к языческим корням человечества; так на Оси зарабатывают на жизнь.

Паб, конечно, храм бремени белого человека: здесь можно выпить, выговориться незнакомке Джесс (Кэтрин Уотерсон), рассказать о смерти сына и брошенных пока в неведении жене и двух дочерях да похихикать над людоедскими нравами живших тут кельтов. Эзус предпочитал жертвы повешенными, его товарищи по галльской триаде — Таранис и Тевтат — сожженными в плетеной корзине и утопленными в бочке соответственно. Это уже Сэму рассказывает Джесс — специалистка по мизогинным практикам в Средние и новые века, страдающая в браке, где муж после измены не позволяет ей видеться с дочерьми.

Первые три эпизода наполнены мрачным ожиданием: Сэму мерещится сын, местные говорят загадками, подготовка к фестивалю подозрительно напоминает настоящие языческие практики и пахнет кровью, гостя преследуют люди в масках, оранжевые сверчки и прочие неприятности, а проклятая дамба постоянно прячется под водой, как только Сэм собирается уехать. Точнее — не очень-то и торопится: то рвется проведать Эпону, то решает напиться, чтобы подчистить омут болезненной памяти, то оказывается кандидатом в Отцы Оси — местные правители, а по факту — вершители судеб. Согласно легенде, баланс на острове поддерживает баланс на всей планете (очень британская идея, окутанная туманами древних поверий и имперским прошлым).

Тут стоит вспомнить, как Деннис Келли складывал пазл культовой «Утопии» (2013-2014), где фигурировал мировой заговор, опасный вирус, способный стерилизовать большую часть планеты (выкуси, Танос с его 50%, привет, «Дитя человеческое»), а место Писания занимал графический роман в двух томах «Проект «Утопия», где вторая книга была вариацией первой, но точнее описывала настоящее и прошлое, подсказывая состав того самого вируса.

Уловив эклектичную паранойю 2010-х, выраженную с одного фланга британского масскульта, например, «Черным зеркалом» Чарли Брукера, Келли, принято считать, не справился с многофигурной композицией. Однако фактурные персонажи ему были нужны как клетки вируса, эффектные гримасы на босхианском полотне Апокалипсиса и для эффекта графического романа, пропущенного через кислотную линзу отцовского страха. Отсюда — вся эта жгущая желтизна, уступившая в «Дне» лезущей в глотку зелени.

В новом сериале он лишь подтверждает, что амбициозный шифр, мегаломанский заговор «Утопии» — отражение не ужаса перед будущим мира, но страха за тех, кому в нем жить. Если счистить с «Третьего дня» шкурку фолк-хоррора, перестать бродить по лабиринту меняющихся показаний, то выйдет прямой идейный сиквел: отец, который боялся не справиться, «не справился» — и теперь болезненно переживает смерть сына, надеясь все исправить. И если цивилизация таких опций не предлагает, то хтонический опыт — с его божественным вмешательством и избранностью по крови — вполне дарит надежду. Ведь для природы цикл перерождения вполне привычен, на месте высохших полей встают новые, рыба — возвращается в реки и моря. С человеком сложнее.

Чтобы довести сценарий искупления до конца, Келли устраивает в «Осени» 12-часовой ритуал, снятый практически одним планом — глитч, паузы в трансляции и замаскированные склейки все же надрывают единство времени. Сэм наряду с юношей, которого ждет обряд инициации, проходит путь местного Иисуса: «вечеря» с 12 апостолами в черных фраках посреди холодного моря, копание могилы, косплей Симеона Столпника, путь к «Голгофе» не с крестом, но с лодкой за плечами — и наконец воскрешение в белых одеждах. Задуманный изначально эффект иммерсивности, конечно, рушится однокадровой съемкой, с другой стороны — работает даже лучше, лишая зрителя выбора, как и Сэма, которого коронуют почти насильно, пока вокруг бушует празднество: повешение чучел, письма-молитвы человеку в треугольном колпаке с гвоздями, дискотека.

«Третий день» — это спектакль фатума, любимый сюжет Йоргоса Лантимоса, который в «Убийстве священного оленя» (2017) поместил в пространство античного мифа хирурга (Колин Фаррелл) — тот, будучи подшофе, убивает пациента и сталкивается с роковыми последствиями. Сэм, кажется, тоже не дурак выпить — отрыжка «Сияния» (1980) с ее отцовскими бесами и историческими призраками носится где-то в серых небесах. И если Кубрик с Кингом решали проблему льдом и пламенем, то Келли делает ставку на воду.

На Оси зреет бунт: не все жители верят в нового Отца. И это недовольство перейдет в активную фазу зимой — в трех заключительных сериях. Симптоматично, что оппозицией выступит та самая Джесс, выносившая от Сэма ребенка, а поможет ей — опять-таки невольно — Хелен (Наоми Харрис), которая девять месяцев спустя привозит дочерей (Нико Паркер из «Дамбо» и Шарлотта Гарднер-Мишель) на Ось, якобы отметить 14-летие старшей Элли.

«Зимой» интригующая машинерия острова и его ритуалов ветшает, как ослабевает природа, но выбранный цикл нужен Келли не только для констатации, что все меняется. В том числе и мир, который столетиями был мужской вотчиной. В 1903 году остров купил филантроп Чаррингтон, заработавший миллионы на продаже пива и решивший вывести подальше от соблазнов цивилизации группу алкоголиков. Отцами Оси становились его потомки — и Джесс со сторонниками решают положить конец зашедшему вектору. Не случайно зимой на стенах возникает Шила-на-гиги с ее увеличенной вульвой, призванная защитить от надвигающейся Тьмы. Хотя кажется, что все, что происходит на Оси, остается на Оси.

Келли дает зрителю простор — верить или не верить, что языческая или католическая община — путь к гармонии, что Ось влияет на ось мировую, предоставляя выбор, которого не было в часто упоминаемом в связи с сериалом «Солнцестоянии» (2019). Хотя если говорить о тяготеющих к фолку новых хоррормейкерах, то «Третий день» ближе не к фильму Астера или классическому «Плетеному человеку» (1973), но к перфекционисту Роберту Эггерсу, который стремится к максимально видимой аутентичности, чтобы в итоге похоронить персонажей в пучине суеверий и внутренних демонов.

Деннис Келли, в «Утопии» вышибавший героям мозги при каждом удобном случае, тут внезапно оказывается милосерднее — делает это скорее за кадром, а некоторым героям вообще позволяет выплыть из пучины вины и горевания. Как бы обаятелен ни был Джуд Лоу в образе жуликоватого Евгения Миронова, продолжающий одновременно линию «Молодого папы» (2016) и недавнего «Гнезда», он лишь иллюстрирует слова Джона Донна, что «человек не остров».

«Человек не остров, не просто сам по себе; каждый человек — часть континента, часть целого; если море смывает даже комок земли, то Европа становится меньше, как если бы был смыт целый мыс или дом твоих друзей, или твой собственный дом. Смерть каждого человека уменьшает меня, потому что я — часть человечества; и потому никогда не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по тебе». (пер. Бродского)

Для интригующего — в жанре «ничего не понятно» — фолк-хоррора с горящими глазами, возможно, слегка разочаровывающий вывод, но чуткий к импульсам мировой паранойи Келли четко схватывает, что беспокоиться нужно не о судьбах мира — поздно, тьма на пороге, бушует чума — беспокоиться нужно о тех, кто рядом. И увидеть, что это хорошо. Для начала.