В российский прокат выходит документальный фильм Мари Амиге и Венсена Мюнье «В поисках снежного барса», показанный на Каннском кинофестивале. Путешествуя по горам Тибета, где обитает этот представитель семейства кошачьих, герои фильма задумываются о месте человека в мире. Как известно, для удовольствия или убийства времени люди смотрят не только кино, но и забавные видео с животными — звери покорили интернет во всех его проявлениях. В условиях пандемии эти веселые или, напротив, медитативные зрелища только упрочили свою популярность. Вспоминаем фундаментальный — и все же обзорный — текст Евгения Майзеля из номера 3/4 «Искусства кино» за 2020 год — о том, как животные впервые возникли на экране, как их путь пересекался с эволюцией кинематографа и влиял на нее, а также о новейшем буме зоокино в онлайне. Умилительные кадры прилагаются.
Красота! Красота!
Мы везем с собой кота,
чижика, собаку,
Петьку-забияку,
обезьяну, попугая...
Вот компания какая!
Сергей Михалков. «Песенка друзей»
Сегодняшний зритель окружен беспрецедентно разнообразной видеопродукцией о животных, подстерегающей его повсюду: в кинотеатрах, на телевидении, в интернете. Животные присутствуют как персонажи виртуозно снятых документальных картин и целых сериалов о дикой природе, как актеры игрового кино высочайшего уровня, наконец, как герои стримингов и YouTube-роликов, публикуемых гордыми обладателями домашних питомцев. Наблюдения за тенденциями последних 20 лет позволяют сделать кое-какие слегка сенсационные выводы.
Прежде чем осознать, что нового случилось в XXI веке, рассмотрим в самых общих чертах то, что происходило с животными на экране ранее — и продолжает происходить сегодня. Пожалуй, мы могли бы назвать экспонированием процесс, в результате которого животное оказывается снято и показано. В случаях, когда животное выполняет «на камеру» определенные действия (или с ним выполняются те или иные действия), мы имеем дело с эксплуатацией животного — усложненной формой его экспонирования.
Экспонирование животного как таковое, без какой-либо хитроумной эксплуатации, ценится в первую очередь в неигровом кино (включая и те фрагменты игрового, которые хотят выдать себя за реальные сцены). Считается, что первый такой фильм был снят ЛюмьерамиВместе с Александром Промио, фотографом и будущим основателем шведской кинохроники. С ним Люмьеры снимут еще несколько фильмов в Лондонском зоопарке, в частности о тиграх и пеликанах — прим. автора в 1896 году («Лев. Лондонский зоологический сад» / Lions, Jardin zoologique, Londres), положив начало традиции фильмов о живой природе — сразу и документальных, и игровых, благо в то время такого деления не существовало. То, что лев был снят в зоопарке, а не в живой природе, не только само собой разумеется (где еще Люмьеры могли бы встретить в Лондоне льва?), но и символично, поскольку зоопарк не просто институт, но и — начиная примерно с эпохи Просвещения — диспозитив отношений «человек — животное». К этому аспекту мы в дальнейшем еще вернемся. На протяжении фильма продолжительностью 41 секунда льва постоянно подкармливают и развлекают, что тоже неслучайно. Люмьеры первыми осознали истину, ставшую для подавляющего большинства режиссеров XX века непреложной: чтобы быть интересным зрителю, животное должно быть активным, должно делать что-то в кадре, хоть добровольно, хоть в результате дрессировки, хоть из-под палки — хотя, конечно, важно, чтобы эти действия выглядели естественными и естественно вписывались в остальное повествование. Именно поэтому довольно скоро в кинематографе широкое хождение получает всевозможная эксплуатация животных — то есть то же экспонирование, сопровождаемое выполнением животными разного рода трюков, от безобиднейших до травмоопасных. Нередко отличить экспонирование от эксплуатации невозможно: так, лошади в вестернах и стоят у дверей салуна (экспонирование), и скачут наперегонки, падают на землю вместе со всадником, глохнут от выстрелов (подвергаются эксплуатации ради эффектного экспонирования).
Энергозатратами и травмоопасностью эксплуатация не ограничивается. Не будем забывать, что убийство животного — бродячий кинематографический троп, практически штамп. Первый фильм — Edison’s Electrocuting a Elephant, — запечатлевший смерть животного (и, возможно, первый фильм, запечатлевший казнь и смерть живого существа, что тоже весьма символично), был снят компанией Эдисона в 1903 году, когда в Луна-парке на Кони-Айленде была широко объявлена публичная казнь слона Топси, отличавшегося «плохой репутацией» и годом ранее убившего одного зрителя. В раннем кино есть и другие примеры умерщвления животных, в том числе при помощи вооруженной охоты или демонстрации собранных трофеев.
С окончанием пресловутого «ярмарочного периода» убийства животных ради ценного киноматериала не прекращаются. Скорее наоборот — получают своего рода легитимацию на самом высоком уровне: вспомним «Стачку» (1925) Эйзенштейна, «Андалузского пса» (1929) Бунюэля, «Правила игры» (1939) Ренуара, «Андрея Рублева» (1966) Тарковского, «Уикенд» (1967) Годара. В 1990-е это направление подхватят Михаэль Ханеке, Ульрих Зайдль, Гаспар Ноэ; в нашем веке, несмотря на протесты правозащитников, подобные эпизоды тоже не редкость («Дау» Ильи Хржановского). Режиссером, занявшим уникальную и противоречивую позицию между «медленным кино» (slow cinema), выражающим как раз новые экотенденции, о которых скоро пойдет речь, и этим самым «новым экстремизмом» 90-х, можно назвать Карлоса Рейгадаса («Япония», «Наше время»).
Помимо экспонирования есть еще один способ кинематографической репрезентации животного — очеловечивание или антропоморфизация, состоящая в наделении животного человеческими чертами и способностями — и психологически, и визуально. В иконическом и систематизированном виде этот процесс осуществлен, в частности, анимацией Уолта Диснея, создавшего из животных образы смешных, одетых, говорящих и гиперактивных человечков с карикатурно выпяченными чертами в виде своеобразных атавизмов.
При всей внешней невинности этой практики традиция изображать животное человекоподобным существом возникает сравнительно недавно (как и тенденция романтизированного изображения животных в живописи, датируемая XIX веком) — и совпадает с финальными этапами покорения фауны на фоне роста европейских империй и их колоний. Впрочем, было бы странно думать, что «наши меньшие братья», играющие, по известному выражению Адорно, ту же роль для идеалистической системы, что и евреи для нацизма, будут как-то иначе задействованы в профессиональной киноиндустрии или в любительской практике. Теперь перейдем в конец XX — начало XXI века.
С конца 1990-х — начала нулевых на киноэкране появляются «другие животные» — как бы сами по себе. Не очеловеченные, не подыгрывающие четко слаженной драматургии, не иллюстрирующие научно-популярный дискурс о собственных повадках. Не то чтобы их не было раньше, но как будто их стало заметно больше. Этих «других животных» можно увидеть в картинах Белы Тарра, Цай Минляна, Апичатпонга Вирасетакуна, Цзя Чжанкэ и многих других, в том числе будущих глашатаев так называемого «медленного кино».
Мировой кинематограф XXI века присовокупил к этим фильмам еще несколько не просто любопытных и выдающихся, но и в первую очередь небывалых прежде фильмов о животных. Не претендуя обозначить все из них, назовем некоторые (хотя список легко продолжить): Sweetgrass (2009) Люсьена Кастен-Тейлора и Илисы Барбаш, «Бестиарий» (2010) Дени Коте, «Четырежды» (2010) Микеланджело Фраммартино, «Коровы» (2011) Эмманюэля Гра, «Ненетт» (2010) Николя Филибера, «Не помнящие зла» (See No Evil; 2014) Йоса де Путтера, «Гунда» (2020) Виктора Косаковского.
Разумеется, эти фильмы тоже экспонируют животных, но, во-первых, это экспонирование, как правило, деликатно, а во-вторых, и это главное, оно не нуждается в оправданиях перед зрителем, не предполагает никакой искусственно организованной активности вместо естественного времяпровождения и не снабжает это времяпровождение услужливым информированием. В этих картинах животные живут. То есть принадлежат своему привычному регистру «имманентности и непосредственности», известному любому наблюдателю животных и отмеченному Батаем в «Истории религии». Соответственно эти фильмы не столько про истории, сколько про бытие, и, возможно, именно поэтому им нередко, хотя и далеко не всегда, присущ особый ритм, который мы назовем adagio (иногда переходящий в largo), и особая ослабленная драматургия, если не ее полное отсутствие, действительное или кажущееся. Неслучайно, видимо, и то, что многие из перечисленных картин можно отнести к сегменту «медленного кино», как раз в этот самый период получившего большое развитие и ставшего одной из визитных карточек авторской кинематографии XXI века [Flannagan]. Среди теоретиков film studies встречается мнение, что животные вообще занимают центральное положение в современных кинопрактиках [Tiago de Luca: 220].
Безусловно, все это далеко не единственные примеры явления, о котором идет речь. Нулевые и десятые годы также отмечены работами многих других мастеров, работающих с животными, но не принадлежащих «медленному кино». Помимо уже упоминавшегося Рейгадаса следует отметить Сергея Дворцевого («Тюльпан», «Айка» и другие), в отнюдь не медленных фильмах которого животные тоже получают право на полноценное субъектное существование. Кроме того, на экраны вышли фильмы, анализирующие сосуществование человека и животных и заслуживающие самого пристального внимания. Среди них отметим оглушительный во всех смыслах слова «Левиафан» (2012) Люсьена Кастен-Тейлора и Вирины Паравел о буднях рыболовецкого траулера и недавний камерный «Птичий остров» (2019) Майи Коса и Серджо да Косты — уже не взрыв, но тишайший всхлип, которым, по слову поэта, кончается мир, — о реабилитационном центре для птиц.
Кроме того, появление на свет уменьшенных камер дало возможность закреплять устройство на самом животном, например между глаз зверя, и/или отправлять камеру вместе с ним в самую гущу событий («Левиафан»). В этом случае оператор с его точкой зрения исчезает, и зритель сталкивается с особым, уже совершенно нечеловеческим, непредсказуемым «взглядом», который иногда может иметь какое-то отношение ко взгляду животного. Здесь мы не имеем возможности подробно рассмотреть этот сюжет и ограничимся замечанием, что этот нечеловеческий взгляд есть еще один важный вклад в кинематографию XXI века, не встречавшийся ранее и до сих пор не получивший достаточного осмысления.
Подытоживая сказанное: кинематограф этого века предложил зрителю новое (и зачастую весьма молчаливое, что соответствует немногословию зверей) кино о животном инобытии. Но с появлением на свет новых образцов киноискусства процесс животного нашествия на экраны не ограничился.
Другой тоже вполне «эксклюзивной» тенденцией минувшего десятилетия стал подъем зоостримингов. Рассмотрим вкратце его предысторию. Из редких сетевых проектов, получивших ограниченное распространение в 1990-е, сетевой видеостриминг превращается в массовое зрелище в эпоху так называемого миллениума, когда сверх популярными среди подростковой аудитории становится телевизионное реалити-шоу Big Brother и его многочисленные версии по всему миру — основанные на круглосуточной трансляции всего, что происходит с героями. (В России огромную известность приобретают его франшизы — «Дом» и «Дом-2».)
Спустя еще десятилетие на волне сопротивления глобалистской диктатуре быстрого потребления (на что и стал ответом, в частности, рост популярности медленных практик, включая и упоминавшееся «медленное кино») возникает «медленное телевидение» (slow television), этот, в сущности, бесхитростный телевизионный гибрид сетевого стриминга и эстетики slow cinema. Первыми образцами нового формата становятся норвежское семичасовое «роад-муви» из Бергена в Осло (Bergensbanen — minutt for minutt; 2009), снятое камерой, установленной на носу поезда, и спустя два года — для тех, кому не хватило, — 134-часовое путешествие на север вдоль побережья Норвегии (Hurtigruten — minutt for minutt; 2011).
Вскоре к стримингу проявляют интерес зоопарки, осознавшие, что новое медиа способно привлечь новую аудиторию. С начала десятых годов зоопарки по всему миру устанавливают в вольерах камеры (так называемые live cams), пишущие и передающие происходящее там 24 часа в сутки. Летом прошлого года отчитался об установке нескольких таких камер и Московский зоопарк. Так животное становится популярнейшим героем сетевых стримингов, и возникает феномен ZooСam; как утверждает исследователь зоостримингов Эндрю Бёрк, «животные, в особенности животные зоопарка, играют главную роль в появлении и разработке этой новой цифровой формы» [Burke: 65].
Быстро выяснилось, что обитатели вольеров обычно не слишком стремятся развлекать зрителей своей активностью. Родители хорошо знают все эти вопросы, немедленно возникающие у детей во время посещения зоопарка:
«Он что, мертвый? А почему он не двигается? Он спит?»
На эту «рассинхронизацию» — как и вообще на собственное время зверей в зоопарке — указывал еще Джон Бёрджер в знаменитом эссе 1977 года «Зачем смотреть на животных?». В самом деле, стриминг остается трансляцией бытия, а оно не всегда предполагает action и совсем не сводится к нему. В стриминге мы ощущаем особое течение времени, отличное от времени любого конкретного события. Как замечает Клер Моллой, писавшая о сериале Big Cat Live:
«В большинстве случаев животные делают очень мало из того, что представляет интерес для телевизионной аудитории» [Molloy: 79].
Но в этом собственно и состоит значение ZooCam — неортодоксальной интернет-разновидности «медленного кино», как бы настаивающего на общем замедлении изображения и как бы приглашающего зрителя настроиться на созерцательный, медитативный, антиконсьюмеристский лад.
4. ZooTube
Но, пожалуй, наиболее широко распространившейся тенденцией, знакомой любому интернет-пользователю, стал экстремальный подъем видеопроизводства, ныне доступного любому обладателю телефона с видеокамерой, и параллельно удовлетворяющих возникшим запросам различных видеохостингов в интернете. Крупнейшим таким сервисом, вероятно, следует признать YouTube. Площадка, которой в феврале этого года исполнилось 15 лет, представляет собой наиболее богатое и ежедневно пополняемое хранилище любых материалов, от телепередач до классических фильмов или новейших стримингов, но сейчас нас интересует не традиционный или нетрадиционный контент, а именно эта недавно возникшая форма видеороликов, на которую YouTube и был собственно рассчитан, — видео, которое производят и публикуют клиенты YouTube. Благодаря им, оценившим удобство нового сайта и легкость видеопубликации, YouTube и стал в конечном счете «огромным сообществом авторов и зрителей со всего мира».
Вышеупомянутый подъем видеопроизводства и облегченных форм «кинопроката» привел к массовому образованию необозримого океана некоей, назовем ее паракинематографической, продукции, над природой которой киноведы пока еще продолжают ломать голову. Но, пожалуй, можно утверждать, что и в этой сфере именно животные — в качестве объектов и субъектов съемки и демонстрации (экспонирования) — захватили если не первенство, то одно из лидирующих мест.
Первым таким видео, появившимся на только что открывшемся и еще почти никому не известном сайте youtube.com, был самый обычный, снятый на мобильный телефон 18-секундный (еще более короткий, чем у Люмьеров, зато со звуком) ролик под названием «Я в зоопарке» (Me at the Zoo), снятый возле клетки со слонами в зоопарке Сан-Диего и закачанный тем же вечером 23 апреля 2005 года на сервер Джаведом Каримом — соучредителем нового интернет-портала. То, что сюжет пробного видео оказался связан с животными, можно счесть случайностью, а можно увидеть в этом интуитивное подтверждение того, что отлично понимал еще Андре Базен: животные манифестируют природную жизнь как она есть, в ее непредсказуемости и неподдельности, и именно эта неповторимая дышащая материя (которую, оказывается, можно легко отправить на специальный сайт, поделившись ею с друзьями в интернете) и привлекла Карима.
Сразу после открытия на YouTube хлынули ширнармассы. Их наиболее рационально мыслящие представители, перед тем как приступить к созданию видеоконтента подручными средствами, произвели инвентаризацию имеющихся ресурсов, в том числе окружающей фауны. И осознали, что помимо обитателей зоопарка, доступ к которым во многих смыслах слова ограничен, есть еще домашние питомцы, которые всегда под рукой. Так появляется феномен ZooTube и его новые звезды: звери, играющие ведущую роль на том или ином видеоканале.
Разумеется, фильмы о домашних животных снимались и ранее — в том числе силами независимых кинематографистов, вне студий и индустрий. Один такой пример мы обязаны упомянуть ввиду того, что он поразительно перекликается с нынешними zootube-роликами — но в то же время по причине его высокой художественной ценности. Это «Частная жизнь кота» (The Private Life of a Cat) будущих классиков авангарда Александра Хэммида и Майи Дерен (в титрах не указана), снятая в квартире в 1944 году. 24-минутный черно-белый фильм рассказывает о том, как белый кот заводит роман с кошечкой, после чего та приносит потомство и возникает образцовая кошачья семья. Уже из описания становятся ясным, как близость современным youtube-видео (мир внутри дома), так и различие с ними (действие «Частной жизни...» охватывает не несколько секунд-минут вот-бытия, а несколько месяцев, да и снят фильм в лучших традициях Голливуда, даром что бесплатно, без звука и вообще без каких-либо спецэффектов).
Число пользователей YouTube давно исчисляется многими миллионами, а число просмотров — миллиардами. При такой статистике мы не претендуем на сколько-нибудь исчерпывающий обзор, однако можем сделать здесь несколько замечаний об изученном. В первую очередь это народное творчество сильно различается и уровнем осмысленности, и качественно: от разрозненных и случайных видео, снятых бессистемно и непрофессионально (и без задней мысли о нарочитой имитации непрофессионализма), до вполне содержательных, продуманных, изобретательных видеороликов, по сути (а иногда и по происхождению) вполне профессиональных короткометражек, способных конкурировать с фестивальными фильмами независимых кинематографистов.
Здесь мы коротко расскажем о двух zootube-персонажах, демонстрирующих разные и яркие стороны этого направления, — о японском коте Мару и русском медведе Мансуре.
Шотландский прямоухий кот Мару (по-японски «шар» или «шарик») — настоящая мировая звезда; возможно, знаменитейший домашний зверь в Японии и один из самых известных в мире — вместе со своей подругой, кошкой Ханой. За последние 11 лет (канал зарегистрирован 10 июля 2008 года) ролики с его участием набрали более 400 тысяч просмотров. Несмотря на популярность и даже несколько интервью, данных СМИ от имени животных, их владелица, зарегистрированная на YouTube как mugumogu, все эти годы сохраняет строгую анонимность: ее имя неизвестно, она не снимает в кадре свое лицо (иногда мы видим ее руки) и ничего не говорит.
При этом видео, которые она снимает сама и в которых, на первый взгляд, не происходит ничего экстраординарного, отличают стилистическая продуманность (неизменная все эти годы), минимализм (ничего лишнего — в частности, никакой «веселенькой», оживляющей закадровой музыки, так часто уродующей ролики о животных), чувство такта (в смысле не только вежливости в отношении питомцев, но и чувства монтажного ритма) и изобретательность, с какой хозяйка придумывает своим животным те или иные занятия, чтобы снять их выполнение. В целом это довольно типичные для YouTube видео (если не принимать во внимание их оригинальность и качество) продолжительностью примерно от двух до семи минут из жизни благополучных, ухоженных домашних кошек с их обычными кошачьими делами, однако давние подписчики, среди которых и автор этих строк, конечно, хорошо знают те или иные повторяющиеся сюжетные мотивы. Один из таких мотивов посвящен коробкам, к которым Мару испытывает поистине страсть, переходящую в одержимость. Если он видит коробку или иную сколько-нибудь подходящую емкость, он обязательно должен в нее залезть, какой бы маленькой или неприспособленной она для этого ни была. Чтобы добиться цели, Мару проявляет свой гимнастический дар, инженерный расчет, упорство и мастерство — и за те 11 лет, что он покоряет короба, коробки и коробочки самых разных размеров и форм, зрители смогли убедиться, что перед нами настоящий художник-акционист, терпеливый, упорный и достигающий своей цели.
Разумеется, художественная (или парахудожественная) активность животных известна давно. Еще в прошлом веке рисующие обезьяны и слоны, музицирующие кошки и собаки и многие другие звери представали усилиями своих человеческих кураторов кем-то вроде современных художников. Но форма youtube-ролика, исключившая множество посредников на пути между созданием и публикацией видео, внесла свои многочисленные коррективы в эту арт-стратегию, которую специалистам еще предстоит изучить.
Как и положено знаменитости, кроме канала на YouTube у Мару есть свой персональный сайт, а также аккаунт в инстаграме, где регулярно появляются портреты его и Ханы. Учитывая, сколько времени занимает производство некоторых роликов, для которых владелица периодически закупает специальное оборудование, можно предположить, что хотя бы часть расходов, если не все из них, окупается продажей интернет-рекламы, и это дает основания говорить о своеобразном производственно-художественном симбиозе хозяйки и ее животных. (Пишу «животных», поскольку в последние месяцы тяга к художественным перформансам неожиданно замечена и за Ханой, начавшей слегка копировать странные повадки своего старшего товарища.) Подобный симбиоз, вообще характерный для хозяина и питомца, мы можем наблюдать и на следующем примере.
Бурый медвежонок, рано оставшийся без матери (подробности неизвестны, но вероятно, что она была убита охотниками), четыре с половиной года назад был замечен на аэродроме Орловка (Тверская область). Мимо живого мохнатого и совершенно беззащитного комочка не смог пройти пилот гражданской авиации Андрей Иванов, взявший звереныша к себе домой. Когда медвежонок подрос, Андрей задумался о том, чтобы пристроить животное, но выяснилось, что зоопарки его не принимают, а возвращать в дикую природу было уже поздно, поскольку зверь, выросший в человеческом доме, не приобрел в нужный момент необходимых инстинктов и навыков и в лесу был бы просто обречен на гибель. Андрей попытался найти иные варианты пристроить животное, и в ходе этих попыток Мансур даже угодил на притравочную станцию. К счастью, Андрей, которому авантюристы пообещали «заповедник на Селигере», быстро заподозрил неладное и нагрянул в этот «заповедник» с нежданным визитом. С тех пор Мансур живет на попечении Андрея Иванова и всей команды его друзей как у Христа за пазухой — в единственно возможных и в то же время, думается, идеальных условиях: на природе, в специально построенном просторном вольере с домиком для спячки и бассейном. Некоторое время спустя Андрей и Мансур переехали в Орешково (Калужская область), неподалеку от аэродрома, где Мансуру был построен новый, еще более просторный вольер с бассейном и укрытием для зимней спячки.
Уход за подросшим медведем и его территорией, требующий и времени, и сил, и финансовых затрат, логично привел, с одной стороны, к образованию целой команды волонтеров, а с другой — к созданию виртуального интернет-представительства. Так Андрей и сотоварищи создали сайт, видеоканал на YouTube, странички в соцсетях, организовали систему пожертвований и 24-часовой стриминг, обеспеченный шестью работающими камерами. Попутно Андрей дал десятки, если не сотни, интервью; принял участие в нескольких телевизионных передачах, в которых рассказал о своем питомце.
В результате Мансур превратился в звезду не только общероссийского, но и международного масштаба: об «авиамедведе из Орешкова» снято множество телепередач, репортажей и даже фильмов. Рост славы Мансура совпал и с любопытной кинематографической модой на кино про медведей — среди фильмов последних лет можно вспомнить, в частности, «Медведей Камчатки. Начало жизни» (2018) Владислава Гришина и Ирины Журавлевой и «Страну медведей» (2018) Дарьи Хреновой — документалистки, чрезвычайно чуткой к общественным умонастроениям (ее предыдущий фильм был об ультрамодном в тот период художнике-акционисте Павле Павленском, а до того — о загадке барона Унгерна). В «Стране медведей» Хренова фактически реанимирует древнее представление о генетической связи человека и медведя и ставит важный вопрос о животном как о вытесненном Другом, остроактуальный для «животного кинематографа» XXI века.
К этому сюжету мы еще вернемся ниже, а пока отметим, что, в отличие от видеоканала про Мару, это не камерный и самодостаточный, а вполне социальный проект, требующий и внешней поддержки, и коллективного, командного участия, и не в последнюю очередь определенного героизма и самоотдачи Андрея и его друзей. По этой же причине, если говорить именно о видеоконтенте, здесь мы имеем дело уже не с каким-то одним аккуратным авторским видеоканалом, продуманно развиваемым в достаточно герметичной среде, но с несколькими из них, причем Андрей нередко находится вместе с медведем по эту сторону камеры, а снимают их другие люди. Моменты близкого контакта Андрея и Мансура, их доверительные отношения, будь то игра, кормление или иное занятие, и составляют главное содержание этих видео. Переплетение человеческой и животной субъектностей, традиционное для общих пространств хозяина и питомца, здесь приобретает — благодаря размерам и мощи Мансура — особый смысл и особое напряжение, ощущаемое зрителями и подписчиками этих каналов.
Таким образом, оба zootube-проектаНе пишу «видеоканалы», потому что в действительности у Мансура, чья видеодокументация создавалась на живую нитку в трудных обстоятельствах, таких каналов несколько, а Андрей Иванов (в отличие от mugumogu) — не единственный автор видео о Мансуре — прим. автора суть совершенно новое явление в кинематографе, предлагающее нашему вниманию интересные фильмы (и зрительски, и киноведчески), снятые непрофессионалами и посвященные повседневности животного. Если первый канал транслирует этот рассказ в форме формально безупречных мини- и микрофильмов о тихой квартирной жизни, предельно защищенной от вторжений извне (эдаких бесшумных и подчас эстетских драм бытия), то второй придал им масштаб и пафос социально значимой акции и перформанса длиною в жизнь, открытого окружающей среде, перформанса отчасти опасного и даже экстремального (в той мере, в какой речь идет о близком контакте человека и крупного сильного животного, и в той мере, в какой речь идет об ответственности за жизнь зверя).
В отличие от видео про Мару, ролики о Мансуре, как правило, далеки от формальной безупречности, от кинематографической тонкости, они простодушнее и ближе к любительскому видео. Зато в них есть сама бытийная ткань, не опосредованная монтажом или профессиональной манипулятивностью, есть близость двух биологически разных существ, находящихся в глубокой интимной связи. Видео, опубликованное в декабре минувшего года, в котором «папа Андрей» ласково уговаривает Мансура идти в берложку и ложиться спать, — пусть это неофициально и непризнанно — автор этих строк отнес бы к самым ярким и принципиальным достижениям кинематографа минувшего десятилетия, частично подводящим его итоги.
Итак, помимо обычных «классических» экспонирования и эксплуатации животных на экране (включая их анимационные формы), известных из ХХ века и полностью сохраняющих свои позиции сегодня, за последние 20 лет мы наблюдаем, что кинематографические и околокинематографические территории, на которых обитают животные, внушительно расширились.
В программах лучших фестивалей мира теперь регулярно встречаются фильмы, радикально сосредоточенные на животном инобытии: последней такой обсуждаемой картиной стала «Гунда» Виктора Косаковского о свиноматке, живущей на норвежской ферме. Зоопарками, различными «центрами дикой природы» и владельцами тех или иных вольеров организованы удобные стриминги, благодаря которым их обитатели практически всегда находятся на виду (препятствием может стать лишь отсутствие света в ночное время суток). YouTube и другие видеохостинги заполнены тысячами видеоканалов, ежедневно публикующих все новые и новые видео о повседневной жизни своих питомцев.
Выше мы отметили, что все эти различные форматы апеллируют к разным формам зрительского опыта и эстетического переживания. Действительно, среди этой видеомассы (помимо растущего массива традиционных фильмов, игровых и неигровых, с участием животных) мы встречаем и «медленное кино», и кинематограф, представляющий нечеловеческую точку зрения (камеры наблюдения или дроны), и, наоборот, возвращение к наивности первых экспериментов с кинокамерой, и даже высокое кино, созданное при помощи этих технологий. Скажем, зоостриминги (или «Бестиарий» Коте, также снятый фиксированными камерами) отсылают и к контексту «паноптикона», наблюдающего ока Большого Брата, и к авангардистскому кино (вспомним «Спи» и «Империю» Энди Уорхола, вспомним фильм «Жанна Дильман, набережная Коммерции, 23, Брюссель, 1080» Шанталь Акерман). Домашние ролики о животных варьируют от наивных видео до профессиональных мини-доков. Эти фильмы и фильмики нередко транслируют некую непосредственность момента, подчеркивая, что каждый миг может быть схвачен и отрежиссирован, и представлен на суд аудитории самым скорейшим образом, что означает возвращение к ценностям кинематографа как транслятора всей полноты реальности, воспетого еще Базеном. Особенно поразительно, что это возвращение происходит на цифровой платформе, когда фактические составляющие пленочного кино, с которым имели дело в XX веке, полностью заменены их цифровыми субститутами.
Попутно животные, ставшие героями многих кубометров и гигабайтов видео, образовали галерею новых визуальных образов. Не все из них вошли в язык масскульта, но, так или иначе, все претендуют на присутствие в кинематографическом и общекультурном контексте: мудрые приматы («Не помнящие зла») и репрессируемая биомасса рыб («Левиафан»), жизнь и судьба свиньи («Гунда») и every-day-life-and-art кота (Мару) или встречи с отцом «авиамедведя» (Мансур). Есть и животное как исключенный, как Другой, как некое пустое место — такова, например, обезьянка в важной картине «Без названия (Человеческая маска)» Пьера Юига 2014 года. Нельзя недооценивать образовательную и общегуманитарную ценность подобной экспансии, но не менее важный аспект состоит в том, что, знакомясь с этими зверями, мы осваиваем их субъектность, их ино- и вот-бытие.
Суммируя сказанное, пожалуй, можно утверждать, что новое зоокино XXI века во всех его разнообразных формах выводит на экраны животных как некое новое меньшинство, ранее лишенное представительства и голоса. Обращение кино к животным оказывается в этом контексте частью продолжительного и обширного процесса, стартовавшего еще в конце 1960-х — в 1970-е годы подъемом феминистской повестки, как в виде киноведческой теории (Лора Малви), так и в форме независимого кинопроизводства (Шанталь Акерман). Уже к 1980-м к этому процессу открытия кинематографом все новых и новых меньшинств, ранее игнорируемых киноэкраном или представленных на нем искаженно, подключились гомосексуалы, квир-публика, цветные и этнические меньшинства, представители постколониальных обществ и далее вплоть до людей с той ил иной инвалидностью. К настоящему моменту этот процесс не завершен, его логика и пафос далеко не исчерпаны, но к началу нулевых годов нашего века он достигает своеобразного пика в открытии заново наших животных соседей по планете с их субъектностью, с их временем, с их выразительным молчанием и тем самым строем «имманентности и непосредственности» (Жорж Батай), от которого давно отказался человек, познавший необходимость труда, а с ним и горечь отчуждения. Следовательно, все это новое зоокино, помимо прочих аспектов, еще и широкая разновидность традиции кинематографа Других (cinema of Others), парадокс которой состоит в том, что животные не могут представительствовать за себя в том смысле, в каком это дано человеческим меньшинствам.
В заключение нашего экскурса несколько слов о том, что все это внимание значит для самих зверей в планетарном масштабе. Может показаться, что оно означает некий принципиальный разворот человечества в его отношении к своим меньшим братьям. В самом деле, эту гипотезу как будто подтверждают и многие другие мировые тенденции: усиление законов против браконьерства и охоты, а также против цирков с использованием животных, введение в некоторых странах законов о наделении животных правами субъектов, рост внимания к экологическим проблемам, растущая популярность вегетарианства по этическим и экологическим мотивам. Кажется, все это указывает на то, что наиболее передовые общества осознали свои прошлые ошибки в отношении собратьев по планете и теперь намерены со всей решительностью взяться за их исправление.
Чтобы осознать ошибочность этой оптимистичной точки зрения, достаточно увидеть, что нынешнее отношение к животному и есть — исторически и логически — результат практически завершившегося процесса полного покорения животного мира и практически полной человеческой от него независимости. Вопреки древним верованиям людей, считавших животных божествами (до Люмьеров и Джаведа Карима были неизвестные нам художники палеолита, оставившие первые человеческие рисунки вообще — и это рисунки животных, и написаны они, скорее всего, кровью животных); вопреки векам сосуществования с животными бок о бок до Средневековья включительно; вопреки идеям Руссо об идентичности человека всему живому (и о том, что само отличие начинается именно с этого чувства идентичности), развитие технического прогресса и логика капиталистического производства низвели животных до состояния истребления, порабощения и маргинализации. И этот процесс не прекращается, но сопровождается и отчасти прикрывается законами, запрещающими жестокое обращение с животными, и прочими прогрессивными и нередко вполне похвальными инновациями.
Джон Бёрджер, чье влиятельное эссе мы упоминали выше, указывает, что городской публичный зоопарк (впервые появившийся в конце XVIII века) уже есть памятник собственной невозможности; символ невозможности встречи с животным, исторически совпадающий с подъемом мирового империализма и сопутствующими ему процессами безудержной эксплуатации и покорения природы [Berger: 30]. Бёрджер напоминает, что даже самый передовой зоопарк не может не разочаровывать. Продолжим его мысль: и виртуозные документальные сериалы о дикой природе производства крупных компаний вроде BBC или National Geographic с их, казалось бы, прогрессивной заботой об экологизме, и частные видеоканалы на YouTube, и стриминговые зоо-практики суть виртуальные кинопродолжения и расширения того же самого зоопарка новыми средствами и методами, нередко имеющие немалые эстетические и этические эффекты.
Такова горькая ирония истории: никогда еще человек не был, во всяком случае визуально, так близок к животным, как в наши дни. Мы можем следить за ними 24 часа в сутки, изучать и разглядывать их внешний вид и поведение в любом приближении и разрешении, заводить с ними предельно близкие контакты, проникать в такие пространства, куда никогда не смог бы заглянуть человеческий глаз без помощи хитроумных зондов и современных кинокамер. Однако сама возможность этой близости обеспечена процессом тотального и безостановочного истребления животного мира в его естественности: согласие передовой части человечества признать в животных равных нам субъектов покоится на этом безусловном триумфе, гарантирующем человеку предельную независимость от воли и капризов меньших братьев (мазохистская зависимость хозяев от своих питомцев служит примером добровольного подчинения и исключением, подтверждающим общее правило). Раскрывшаяся при помощи новых технологий молчаливая правда о животных и их особом бытии, открытая XXI веком, подобна таинственным фрескам в феллиниевском «Риме» (1972), случайно обнаруженным строителями метро и стремительно выцветшим у них на глазах, а сами эти новые фильмы о животных — благородному предоставлению последнего слова тем, приговор кому уже давно вынесен и обжалованию не подлежит.
Литература:
Текст впервые опубликован в ¾ номере журнала «Искусство кино» под заголовком «Зоокино от Люмьеров до Youtube: Животные как новые герои кинематографа XXI века»
К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:
Google Chrome Firefox Safari